Машеньке не было ровно никакого дела ни до всемирного потопа, ни до того болта, который сорвется и набьет шишку посланному на погреб, пока не существующему ее ребенку. Но мангалку, а потом примус приобрела Машенька, и Машенька же создала из госпитальной марли и ваты тюфяк, чтобы не лежать на голом полу, а также валек, чтобы не дуло из-под дверей.
Торопясь записать мысли, Павлик схватил квитанционную книжку и уронил. Она упала на тюфяк, а карандаш, притом как-то особенно звонко, — на пол и разбудил Машеньку.
Опять ты о шкафах! Видите ли, нет у него шкафа на гроб, зашьют Павла Михайловича в наматрацник, положат поперек повозки, и ишачок свезет на кладбище, а там зароют под пыльной катальпой в пыль… Думай о будущих гигантах шкафостроения… Неужели так трудно заснуть…
Заснуть было невозможно…
Павлик думал о тете Ане. Ей исполнилось семьдесят. Кроме этого, что знал Павлик о тете Ане…
Ну и замело занятую фашистами Сахарную столицу. Дома в белых шапках, и лишь на фабричных трубах не держится снег. Завалило и электростанцию — все равно разбита и топлива нет, а оккупационная газетка утешает — фюрер и генералфельдмаршал маршируют по цветам, по цветам, по цветам…
И рядом фото — у теплушки немец в наушниках призывает гражданок занимать места в транспортном поезде: «Великая Германия зовет вас на строительство новой Европы. В Бердичеве, в Здолбунове, в Перемышле — горячая пища… фюрер не забудет ваших детей…»
Но сам собой образуется фронт тихого сопротивления.
Можно достать примулу и натереть лицо, пойдут фурункулы, и не воспользуешься приглашением любезного чиновника.
Гонят военнопленных… «Шнеллер, шнеллер, шнеллер!»[18] Упавшего поднимают палкой… Напрасно прикрывает он руками стриженую красноармейскую голову. «Хенде вег, хенде вег!»[19], «Шнеллер, шнеллер!».
Можно договориться с лагерным врачом (свой), и отнесут живого в покойницкую, а там отпустят, и беглец проведет час-другой хотя бы у тети-Аниного «греца».
Едва светится слюдяное оконце керосинки, а все-таки сочувственный огонек. Отогреет человек у того огонька душу и, отогрев, исчезнет — леса до самого Брянска, до Шепетовки, до Славуты леса.
А то начнут сдавать радиоприемники. Отдыхает радиоприемник до поры до времени, и вдруг бабахнет, и не в кого-нибудь, а хотя и в малого, но фашистского руководителя.
Павлик также не мог знать, что явятся к тете Ане за неугодными оккупантам книгами, что тетя Аня закроет собой неугодные книги, а потом, когда пойдут выселять, не выселится, спустится в подвал и пересидит. Двери в квартире разбиты. «Не случилось бы чего-нибудь с Павликовыми книгами», — тетя Аня в двух мешочках будет переносить книги в подвал, и все гнется, гнется тетя Аня, и лопатки выступают у нее из-под капотика, как крылышки старенького ангела, готового улететь.
Павлик забылся лишь под утро, а когда очнулся, Машенька стояла над ним в ватничке, она торопилась в продмаг и на текстилькомбинат.
— Куда ты задевал хлебные карточки? — говорила она, и ее глаза сверкали, как большие и сердитые звезды.
Часть 3
Близясь к чаемому.
Моря еще полны мин, а поля засеяны бомбами, но сходятся в ленинскую семью страны и земли, и хотя за летом, как всегда, последует осень и за годами зрелости — старость, но веришь — с ворот исчезнет надпись «злая собака», и вместо «берегись автомобиля!» напишут «здесь подвезут».