И опять пурга, и стужа, и слабые всполохи с Белого моря, и земский врач Михаил Васильевич в овчинах и в шарфах сходит с крыльца: за ним прислали розвальни — заболела Пелагея из лесного Кащеева.
Земский врач Михаил Васильевич уехал.
Во флигеле при больнице сумерки и тишина.
Лампадка теплится за ширмочками из вощеной бумаги, а на ширмочках три царя из Утренней страны бесшумными стопами следуют в Вифлеем.
Комплект «Люстиге Блеттер», выписываемых для Цецильхен, вкушает покой. Фрейлейн с веселых журнальных страниц опустили руки, отдававшие честь прусским лейтенантам, а прусские лейтенанты уронили из глаз монокли. Собака такса отвернулась от сосисок, и пивная кружка, как ганзейская башня, растворилась в сумраке.
Не звякают корпорантские рапиры, не гремит кегельбан, одна св. Цецилия с лютеранской картинки тихонько играет на органе.
Цецилия Ивановна зажгла лампу и читает Павлику старую книгу, от которой пахнет аптекарской травкой.
— «Карлики кузнецы куют меч и вручают Зигфриду. Зигфрид убивает дракона. Выкупавшись в драконьей крови, Зигфрид неуязвим. Но с дерева слетел листок и упал Зигфриду между лопаток. И кожа между лопаток не затвердела. Это место — уязвимо. Кримгильда вышивает здесь на одежде Зигфрида крестик, чтобы друг Гаген охранял Зигфрида от удара мечом в спину. Зигфрид, Кримгильда и Гаген охотятся. Зигфрид склонился над ручьем в пьет. Дурной друг Гаген вонзает меч Зигфриду между лопаток».
Павлику видится пятницкая кузница со станком для ковки лошадей.
Кузнец Кузьма раздувает мехи, ему помогает Костюшка, убежавший от стада, в колоде же, где остывают подковы, шипит меч.
Убивают дракона у крыльца, где под водосточной трубой — кадка, и в ней — кровь дракона.
Зигфрид погружается в кадку с кровью, и тут с березы слетает листок и опускается Зигфриду между лопаток.
Охотятся у петуховского сарая на овиннице, там в кустах — бочажок всегда с черной водой.
Рыцари, кнехты, псари и псы-волкодавы скачут через заборы, а Кримгильда еще до охоты достала из рабочей шкатулки цветной шелк, и вышила крестик, и теперь, сидя по-дамски в седле, скачет по белым ромашкам.
Грибы волнушки слушают охотничий рог, сороки на петуховском сарае стрекочут «смотри-смотри», а смотреть страшно.
Зигфрид развел кусты, склонился над бочажком и пьет черную воду, а Гаген занес над ним меч и — раз… в цветной шелк.
Рассыпались золотые Зигфридовы кудри среди прутиков и травинок, и, падая, заломил Зигфрид шляпку подберезовика… «Смотри-смотри» — да ну вас, лучше не смотреть…
Цецилия Ивановна начинает новую сказку.
— «Гномы и кобольды в колпачках из полевых колокольчиков, седобородые и в фартучках, а когда надо, — седлают кузнечиков и ездят верхом.
Старый владыка гномов влюбился в молодую принцессу и похитил ее. Она же заставила Главного гнома считать репу на королевском поле, и пока он считал, убежала со своим рыцарем. С тех пор короля кобольдов дразнят Рюбецалем-Репосчетом, и каждый раз он очень сердится, когда его так дразнят, и непременно наказывает насмешника».
Павлик бьет в ладоши. Сороки, снявшись с петуховского сарая, летят в пятницкие дальние поля, где горох и репа.
Маленький и деловитый, в фартучке, чтобы не замараться, Рюбецаль считает репу, сбился, снова считает и у каждой репки ставит прутик, чтобы не считать второй раз.
— Теперь — правильно, а принцесса с рыцарем катят в это время по шоссейке на Станцию.
И тут из своей медицинской Индии возвращается Михаил Васильевич, и пока Цецилия Ивановна и Павлик в два веника обмахивают ему валенки, пока разматывают шарфы и добывают Михаила Васильевича из его одежек, он переживает произведенную операцию. Она берлинским клиникам впору, а сделал ее земский эскулап не под стеклянным куполом и не при электрических лунах, и так оперировать можно лишь на передовых позициях или же в лесном Кащееве, где и дворов-то всего пять с половиной: ведь у кривой Пелагеи изба сгорела, и живет Пелагея в баньке.
Кащеевская Пелагея поправляется, эпидемии, слава богу, нет, — Михаил Васильевич садится за преферанс.
Играют вчетвером — он, Цецилия Ивановна, отец Григорий и Семен Семенович.
Усы у Семена Семеновича острые, и вообще ничего мягкого, кроме бомбошек на шнурке, заменяющем ему галстук, у Семена Семеновича нет. И говорит он одно неприятное…