Грузовик углублялся в пустыню, где когда-то были бахчи. Он переваливался с боку на бок, и путникам наскучило сползать и хвататься за борт.
Художница надела перчатки, и потому ссадины у нее на руках были не видны, сама же художница о них молчала.
Раскрыв клювы, круглыми глазами глядели задыхающиеся куры на катившиеся на них литые ядра арбузов, пока куриные сердца не перестали трепетать.
Один арбуз раскололся и остался в пустыне вместе с выброшенными курами. Другие арбузы были съедены археологами и гостями археологов посреди пустыни за неструганым столом, над которым возвышался шест с подвешенным к нему сушеным мясом.
Мгновенно наступила ночь, но песочные часы пустыни не остановились. Остывшие струйки песка медленно присыпали вялые гребешки и распахнутые крылья кур, наконец-то вкушающих блаженную прохладу.
Из-за песчаной гряды выкатилась луна, и, озаряемый ею, возник лунный пейзаж — груды и рытвины дальних далей.
Молодежь археологической экспедиции ушла к цепи острых бугров, где были отрыты покои феодального замка.
Несмотря на почтенный возраст, художница пошла вместе с молодыми. Она наблюдала коварство луны, маскировавшей гибель и запустение феерическим флером.
Луна показывала сквозь него зал былых приемов, и стенная роспись казалась мягче, а принц на слоне — добродушней, но художница увидела принца, каким он был в давние года.
Предаваясь забавам войны, он воздвигал башни из черепов, а следовало очищать арыки и садить деревья.
Прохлада давно превратилась в холод. Художница спала в землянке под несерьезным пальтецом и согрелась только утром, когда на раскопки прискакали конные лесники пустыни.
Да, есть и такие, и есть костяной лес пустыни. Он не дает тени, а все же не подпускает пески к воротам восточных городов.
— Одну минуту, товарищи! — И художница набросала в своем альбоме фархадов в гимнастерках и в лыжном костюме Ширин с офицерским планшетом, готовых бомбить пустыню могучим семечком саксаула».
А скорый № 8 увозил Павлика и Машу с Москвы-реки на Амур.
Среди густеющих лесов Северо-Восточной Европы, с облепленных мелкой мушкой ярославских цветов тянуло теплым медом, а на лужках благоухал сенокос. Сено убирали на полуторке, и за ней, как за былой телегой с накладкой, по кочкам подпрыгивал гнетень[21].
Вятские и глазовские горушки переходили в горки, и тут, над железной дорогой, девицы ворошили сено: две в платочках на брови — вроде старообрядки, а третья — штучка в брючках — не студентка ли какого-нибудь высотного университета.
Здесь вечерело, а новое утро уже вынуло из ночи амурские острова, где также шел веселый сенокос и откуда буксир с баржей — оба груженные сеном — следовали через протоку, как хорошо очесанные возы через луг.
Глазовские и пермские горки превращались в вершинки, и на них, как на пурпуровых берегах крайней европейской реки, вертикально взлетали стрелы елок и стрелки елочек.
Уже открывалось каменное нагромождение Урала — грань более чем условная, но Павлик побрился на таинственном пределе частей света — невежливо было бы показаться в новой Азии с трехдневной щетиной на подбородке.
Сосед-генерал после столичной суеты больше полеживал. Пяток слов произнес он до Перми, а именно: увидев ростовские колоколенки на огородах, сказал «цикорные края» и на станции Шарье — «Европа!..», а после Перми вскочил, будто стряхнул с себя столичные заботы и волнения.
— Доброе утро! — крикнул он елкам и елочкам и только тогда заметил, что соседи умыты и причесаны, хотя по местному времени было рано, а по московскому — еще раньше.
Павлик приготовил блокнот.
Мальчик, которому его одноклассники поручили ничего не пропустить, пробежал от последнего окна к первому, где к Азии было ближе. Боясь прозевать торжественный миг, он заранее развернул общую тетрадь.
Мальчик считал важным точно засечь время, Павлик старался уловить черты перехода одного континента в другой.
Между тем переход этот незаметно для обоих наблюдателей совершился, и паровоз, и передние вагоны, и первое окно, у которого мальчик записывал, и среднее окно, облюбованное Павликом, Машей и генералом, и проводник в последнем окне того же вагона, и хвост поезда уже были в Азии, с ее великими низменностями и системами горных хребтов, с вытянутыми на многие километры холмами — гривами западных степей и потухшими и действующими вулканами над восточным океаном, с прорезывающими горы, пересекающими лесные массивы и замирающими в тундре величайшими реками, с глубочайшими котловинами, где может поместиться сто европейских морей, с огромными пространствами зыбких мхов, которые обходит зверь, с ее бесконечной тайгой, где и малой птице негде развернуть крылья.