Как приятно после трудного перехода развести костер, обсушиться! У костра оживает человек. Все таежные невзгоды забываются, как только разгорается чудодейственный огонек. Ну, а кружка горячего чая буквально воскрешает путешественника: к нему возвращается веселое настроение, работоспособность,- появляется разговорчивость, желание шутить.
На таежном костре чай готовят очень крепким. Не знаю, вредно или нет пить крепкий чай, но после трудных переходов по тайге и горам именно крепкий чай спасает от усталости, утоляет жажду и добавляет силы.
Под вечер погода наладилась. Заходящее солнце оранжевыми лучами осветило тайгу. Наступило приятное вечернее затишье. Дым от костра расползался по низинам. В кустах вдоль ручья засвистели рябчики.
Всю ночь у костра урчала собака: в тайге ходил медведь.
* * *
Солнце еще не поднималось из-за леса, когда старик разбудил нас.
— Вставай надо. Утка много Суртым-Тур.
Снова чайник висит над костром. Мы готовим
снаряжение, кинокамеру, фотоаппараты, ружья. Петр Ефимович сообщает:
— Моя слушал, утка крякал много.
Предупреждаю его:
— Если на озере есть лебеди, стрелять не надо: мы'будем снимать.
— Ладно. Будем снимай, — сказал он, посмотрев внимательно в сторону озера, и, почесав затылок, добавил: — Я думай, как пойдем: берег совсем топкий.
Об этом думали и мы с Павлом, навертывая на ноги сразу по две портянки, чтобы крепче сидели сапоги. Только там, где редкие деревья подходят близко к воде, можно кое-как подобраться к берегу. В течение получаса мы, чертыхаясь, пробирались по земле, которая колыхалась под нами, как корка на киселе. Часто эта корка не выдерживала нашего веса, и мы — то один, то другой — проваливались по колено в отвратительную чавкающую грязь. А в одном месте Павел угодил в жижу почти по пояс.
Но вот и берег. Мы дошли до крайних деревьев и выглянули из-за стволов. Перед нами было громадное озеро, окруженное со всех сторон стеной леса. Противоположный берег его казался очень далеким. На озере плавало много стай различных уток: нырки, шилохвости, кряквы, чирки.
Завидев нас, утки предусмотрительно отплыли на середину озера. В нескольких местах появлялись большие круги — это ходила рыба, по всей вероятности, крупная.
Но вот в прибрежной траве противоположного берега появились какие-то белые птицы.
— Лебедь! — крикнул старик.
— Тише! — попросил я.
Мы с Павлом быстро приготовили кинокамеру. Через телеобъектив на матовом стекле я увидел, как два белоснежных лебедя с четырьмя уже большими лебедятами важно плавали среди травы. Расстояние, отделяющее нас, было внушительным, однако птицы вели себя настороженно. Они, вероятно, заметили нашу группу.
Вдруг один из лебедей, очевидно самец, разбежался по воде и взлетел. Сделав круг над озером, он издал тревожный крик, затем пошел на снижение к своему семейству. Я снимал этот кадр и очень боялся, что лебеди улетят совсем. Однако все кончилось благополучно: самец просто произвел разведку, уточнил наше присутствие.
Дикий лебедь—это грациозная, изящная птица. Многие привыкли видеть этих красавцев в зоопарке или на городских прудах, считают их ручными и домашними. На самом деле это очень нелюдимая птица. Старик манси рассказал нам, что весной супружеская пара лебедей выбирает себе для гнездовья самое глухое таежное озеро в безлюдных лесных просторах. Причем, гнездятся только по одной паре на озере. Они не переносят соседства своих сородичей, выживают их. Дело доходит до страшной битвы, пока одна из пар не сдается, не уходит с озера.
Засняв лебедей и уложив аппаратуру в рюкзак, мы стали советоваться, что делать: стрелять уток или нет?
— На котел мяса надо, — заявил Петр Ефимович.
На озере шла мирная, суетливая жизнь. Утки были так увлечены нырянием, что не хотелось их тревожить. Первый же выстрел всполошит их, вызовет всеобщую панику. И это на озере, на берегах которого давно уже не раздавалось ружейных выстрелов!..
— Не надо стрелять уток, лучше рябчиков,— сказал Паша.
Он, конечно, имел свои соображения: за утками надо лезть в воду, а это не очень приятно.
Старик возразил:
— Э-э! Рябчик чево! Совсем плохой пища. Утка лучше!
Я стал на сторону Паши:
— Пожалуй, не будем стрелять уток: не достанешь их на воде.
— Может, твоя верно говори, начальник, — согласился старик. — Пойдем тайга — будет глухарь, капалуха.
И мы пошли к своему лагерю. Я был доволен тем, что мы .не нарушили мирной жизни глухого таежного озера.
Каждому настоящему любителю природы знакомо, наверно, такое чувство, когда не поднимается рука, чтобы выстрелить в зверя или птицу. Стоишь, как зачарованный, и любуешься живой картиной. Еще мгновение, и нет ее, исчезла. «Ну и хорошо»,— говорит какой-то внутренний голос...
* * *
На другой день мы покинули нашу стоянку у озера Суртым-Тур и отправились к устью Тозам-тоуи. Трудно различить две речки в месте их слияния. Которая из них Манья, а которая Тозамтоуя? Просто два шумливых ручья.
Обрывистые берега мешали приблизиться к воде. Выбирая удобный путь, мы двигались, не теряя реку из вида.
В тайге нет дорог, но есть звериные тропы. Звериные тропы... Это звучит как-то по-сказочному. Косули, лоси, дикие северные олени ежедневно ходят на водопой и кормежку по одним и тем же тропкам вдоль ручьев и рек. Животные искусно обходят болота, непроходимые заросли, каменные препятствия.
По таким необычным дорогам и вел нас Петр Ефимович. В тайге было тихо. Лишь изредка раздавался пронзительный крик кедровок, оповещавших о нашем присутствии. Они надрывно кричали, словно хотели сказать: «Внимание, лесные жители! К нам пожаловали незваные гости!»
— Зачем орет? Совсем плохой птица! — говорил с возмущением старик и с ненавистью поглядывал на кедровок.
Между деревьями поблескивала Тозамтоуя.
Шумные порожки чередовались с тихими и глубокими плесами. Крутые, заросшие лесом берега сменялись болотистыми низинами. Густые кедрачи вдруг уступали место сплошным сухостоям. Высохшие и сломленные бурями деревья, похожие на телеграфные столбы, тянули к небу обломки сучьев. Кругом было дико и по-таежному величаво.
У глубоких ям, в которых важно плавали крупные хариусы, мы останавливались, готовили несложный инструмент для рыбалки. Крючок, обмотанный птичьим пером, и удочка готова. Здесь же на берегу разводили костер, нанизывали Пойманных хариусов на палочки и пекли «таежный шашлык». Долго не задерживались. Попив крепкого чайку, шли дальше.
Невдалеке от этих мест путь наш пошел между возвышенностями. Заметно переменилась растительность: вместо болот с чахлыми деревьями потянулись высокорослые ели, лиственницы, пихты и березы. Мы то идем по живописной долине, то поднимаемся на небольшую сопку. Начались первые отроги Урала. Впереди хорошо различаются синеватые горы.
С каждым шагом поднимаемся выше и выше. Ручьи перестали прятаться в зеленых мхах, побежали между камнями, наполняя тайгу громким журчанием. С гор потянуло прохладой, уральским холодком, от которого преследующие нас комары поспешили скрыться.
Наше молчаливое шествие натыкалось иногда на шумно взлетающего с земли глухаря. Собака отчаянно срывалась с места и уносилась следом за птицей. Такие встречи становились все чаще и чаще. Петр Ефимович говорил:
— Табор делать надо, начальник: глухарь есть.
Но больше всего на нашем пути встречалось рябчиков. Любопытству их не было предела! Услышав наше приближение, они словно нарочно вылетали из кустов, садились на" деревья и начинали свистеть. Собака не обращала внимания на эту «мелкую» дичь. Мы тоже проходили мимо. Лишь только отдельные экземпляры привлекали наше внимание только для киносъемки или пополнения запасов. Тушка рябчика, запеченная на палочке у костра, — лакомство.