— Надо работать так, чтобы упущений не было, — задорно и упрямо возразил солдат.
«И нынче — упущения да штурмы, — с внутренней усмешкой подумала Дарья. — Техника такая, какой мы и во сне не видывали, а непорядки прежние сохранились. Люди умом своим не всегда поспевают за делами, которые творят...»
Она разыскала Катю на том здании, возле которого стоял единственный пока на стройке башенный кран. Катя работала в бригаде каменщиков. Дарья подошла сзади, и Катя, не видя ее, продолжала работать. Но странную какую-то делала она работу: вынимала из готовой, но свежей еще, на влажном растворе стены кирпичи и складывала их штабелем. «Разбирает стенку, — догадалась Дарья. — Неправильно выложила...»
Бригадир, коренастый молодой парень с обветренным лицом, заметил Дарью, весело спросил:
— Ревизию наводите?
— На нее пришла поглядеть, — объяснила Дарья, кивнув на Катю. — Вижу: ударница.
Катя обернулась на голос, распрямилась, хмуро уставилась на Дарью.
— Ударница, — кивнул бригадир с лукавыми смешинками в глазах. — Видишь, чем занимается?
— Вижу.
Бригадир заметил, что Дарья огорчилась.
— Ничего, — сказал он. — Сейчас тут много таких ударников. Первые дни не то что кирпича — рукавиц боялись. На ходу учимся. Лишь бы охота была к работе.
— Иди! — грубо сказала Катя, в упор глядя на Дарью. — Нечего за мной следить. Не маленькая.
— Катерина! — одернул бригадир. — На хами.
Катя отвернулась и рванула из стены очередной кирпич. «Мало мне с ребятами мороки, еще эту Егор подкинул», — подумала Дарья.
Вечером, после ужина, она решила поговорить с Катей. Прикрыла дверь в комнату, чтоб никто не помешал.
— Тебе что ж, не нравится на стройке?
— А чему там нравиться? — буркнула Катя. — Возишься, возишься с этими кирпичами на холоду, а заработки хуже, чем в колхозе. Помоги ты мне на завод поступить, тетя!
— Завод прежде построить надо, — сказала Дарья. — В библиотеке работала — книжки тебе надоели, теперь кирпичи надоели... На завод устрою — и завод через неделю немил станет.
— Не воспитывай ты меня! — раздраженно прикрикнула Катя.
— Нет, буду воспитывать! — повысила голос Дарья. — Работа тяжела? На то она и работа! Ты что ж думаешь, на заводе легче? Нет. Смену кончишь — домой как выжатая бредешь. Ни в ногах крепости, ни в голове мыслей... А ночью иной раз до того сон долит — так бы вот свалилась возле аппарата на бетонный пол да и сомкнула глаза. Не валишься. Не смыкаешь. Бегаешь от приборов к вентилям да дело свое исполняешь.
— Уйду я от тебя в общежитие, — сказала Катя.
— Уйди, что ж... А сердишься ты на меня зря. Я тебя жалею. И метанья твои понимаю. Сама из стороны в сторону бросалась в твои годы. А только как руками не маши — крылья не вырастут. На земле твое место. И надо себя переломить. Научись воле своей покоряться. Гору одолеешь — по ровной дороге играючи пройдешь. А с легкой тропинки начнешь — о первый камень споткнешься. Не уходи ты со стройки. Совет мой, наказ мой — не уходи, пока не поймешь, куда тебя тянет. В любую сторону тебе дорога открытая. Учись. Работай. У нас вон Ольга Кольцова с пятью классами на стройку пришла. В домработницах жила девчонкой. А теперь — с учеными одни задачи решает. Новый каучук, для которого ты завод строишь, с ее помощью изобрели. Орденом ее наградили.
— На что мне и ордена, когда молодость пройдет, — усмехнулась Катя.
— Облако не обнимешь, молодость не удержишь, — сказала Дарья. — А хорошая молодость на всю жизнь радостей запасет.
Дарья привычным движением плавно повернула вентиль. Яркий луч солнца упал ей на руку, пригревая кожу, и Дарья не сразу отпустила железное колесико, принимая ласку пробившейся в цех весны. Прежде чем вернуться к своему столику, она постояла в проходе между аппаратами, глядя в большие, слегка припорошенные белой меловой пылью окна. Тополя замерли за окнами, подсохшая серая дорога виднелась за ними, осевший грязный сугроб жался к кирпичной стене. Тополя были еще голые, ни один листик не проклюнулся, но почки заметно вздулись, оберегая до времени под темной кожицей зародившиеся листики. А в цехе газодувки, дрожа своими железными телами от неизбывной внутренней силы, упрямо тянули старую песню о рождении каучука.
Вдруг сквозь этот привычный натужный гул Дарья уловила встревоженный женский голос. «Случилось что-то», — пронеслось у нее в голове. Взбежав по ступенькам, она взглянула в глубь пролета. Лихачева, ухватив за плечи молоденькую аппаратчицу, быстро шевелила губами, но слов нельзя было разобрать, только отдельные всплески ее высокого голоса долетали до Дарьи. «Чего она там натворила?» — подумала Дарья про аппаратчицу, решив, что Лихачева делает ей разнос.
Она пошла узнать о происшествии, но Лихачева вдруг сама ее увидала и кинулась навстречу, улыбаясь во весь рот и размахивая руками. Отчаянная, веселая Шурка ожила в солидном инженере, аккуратно уложенные волосы растрепались и подпрыгивали надо лбом, каблучки бойко стучали о цементный пол. Она, не переставая, что-то кричала, что-то очень важное и, кажется, радостное.
— Космос, — услышала, наконец, Дарья, — в космосе человек!
Шурка обняла Дарью сильными, окрепшими в работе руками, прижала к себе и закружила, не дав как следует вникнуть в новость. Кружила и твердила ей в ухо все те же слова:
— Человек в космосе! Человек в космосе!
Сообщение это скорее поразило, чем обрадовало Дарью. Не умела она воспринимать события с таким безудержным восторгом, как Шурка.
— Да когда ж он полетел?
— Сегодня! Сейчас летает. Вокруг Земли облетит.
— Вокруг Земли! Наш человек?
— Наш! Наш, советский...
Девчонка-аппаратчица прибежала и трясла Дарью за руку:
— Поздравляю, Дарья Тимофеевна! Скоро к звездам полетим!
Дарья смотрела в их возбужденные, счастливые лица и понимала, что случилось нечто необыкновенное, великое, что, может быть, сразу и не осмыслить умом, придавленным повседневными мелкими, утомительными заботами. Радостное волнение более молодых и острее чувствующих пульс эпохи женщин передалось ей. «Надо бы Анюте сказать да Косте», — подумала Дарья, но тут же сообразила, что они, должно быть, уже знают.
Обняв за плечи Дарью и девчонку-аппаратчицу, Лихачева повела их к выходу. В заводском дворе, обычно пустынном во время работы, кучками, оживленно переговариваясь, толпились люди.
Дарья вскинула голову, будто надеясь увидеть в небе таинственный корабль, в котором наш, русский человек впервые в истории существования человечества облетал земной шар. Небо было высокое, безоблачное, прозрачной чистой голубизны. А космический корабль несся где-то далеко над этой голубизной, в пустоте и мраке, одинокий в безлюдном пространстве и накрепко связанный с земными людьми общей победой и общей гордостью.
— Спутник я один раз видела ночью, — сказала аппаратчица.
— Как его зовут? — спросила Дарья о космонавте.
— Юрий Гагарин...
После смены, когда Дарья возвращалась домой, дети на улице хором кричали еще вчера незнакомое, а сегодня бессмертное имя первого космонавта.
Доставая из конверта письмо, Дарья выронила на стол фотографию. Молоденькая девушка с высоко закрученной прической, с чересчур яркими, видно, накрашенными бровями и ресницами, с тонкой шеей в треугольном вырезе платья улыбалась с фотографии. И, не читая письма, Дарья догадалась, что это Митина невеста, а может быть, уже жена.
Нет, не жена. Митя писал, что свадьба назначена на двадцать второе июня и приглашал мать приехать. «Завтра у меня получка, и я вышлю тебе сто рублей на дорогу, а если не сможешь приехать, то купи себе подарок, какой захочешь...»
Дарья растрогалась, вытерла замокревшие глаза. Митя женится! Она бережно взяла в руки фотографию, долго разглядывала будущую невестку. Глаза у девушки были открытые, приветливые, а что красится — не понравилось Дарье. И прическа эта, величиной с опрокинутый горшок, показалась неуклюжей. В Серебровске теперь многие носили такие прически, но Дарья с молоду привыкла к простоте, недолюбливала эти новые моды.