Время от времени Дарья заходила гостьей в новые современные цеха, дивясь огромному скачку техники, который запросто можно наблюдать, прошагав по заводскому двору каких-нибудь полтора или два километра. Заводы, построенные в первую пятилетку, называли тогда гигантами. А перед нынешними, новыми и реконструированными, выглядели они малыми и несовершенными. Но с тех «гигантов», построенных чуть не голыми руками, начиналась сегодняшняя индустрия, небывалые достижения металлургии, машиностроения и химии.
Если бы Дарья не знала названия цеха получения полимера, она бы не догадалась, что это богатый и умный наследник ее родного цеха. В просторном здании, пронизанном светом, в два ряда стояли мощные вертикальные аппараты, похожие на огромные самовары. Здесь не было ни рельсового пути, ни тележек, аппараты не открывались, и аппаратчикам предстояло работать, годами не заглядывая в них, подобно тому, как в старой русской сказке девочка три года подкладывала в костер дрова, не снимая крышку с подвешенного над костром котелка. По новой технологии каучук получался в специальном растворителе и вместе с ним перегонялся из аппарата в аппарат, а в конце процесса растворитель выпаривался, и готовый каучук появлялся наконец на свет.
Он и внешне был не похож на тот желтый, тонким слоем намотанный в рулон каучук, который до сих пор производили на старом заводе. Здесь он появлялся в виде брикетов, до того напоминающий пластовый мармелад, что хотелось отрезать кусочек и попробовать на вкус. Сложный упаковочный агрегат почти всю работу выполнял автоматически: спрессовывал каучук, разрезал его на брикеты, подавал по наклонному транспортеру для упаковки в целлофановые мешки, склеивал горловину мешков... Но подставлять мешки под транспортер приходилось вручную, и Катю в числе других девчат, не умеющих делать что-либо более сложное, поставили на эту однообразную и скучную работу.
Однако опыт, приобретенный на стройке, не прошел для нее даром. Катя днем раскрывала зевы прозрачных мешков, а по вечерам училась в химико-технологическом техникуме, прокладывая себе тропинку к другому, более занимательному и творческому делу. К тому же на деревянных ящиках, в которые потом укладывался одетый в тонкую рубашку каучук, чернели надписи на русском и на иностранном языках. Каучук с Серебровского завода шел во многие страны мира, и это давало Кате некоторое удовлетворение в ее однообразной работе. Упакованный ею каучук будут распаковывать в Болгарии, в Японии, в африканских странах. Катя вспомнила школьную географическую карту, по которой не так давно водила указкой, и ей казалось, что ее немудреная работа нужна людям всего мира. От этой мысли нудная работа становилась веселее.
Костя работал в насосном отделении. В довольно большом здании шумным семейством поселились насосы разной конструкции и мощности. Они ревели, гудели, выли с таким усердием, словно в этом и состояло их главное назначение: производить как можно больше шума. Костя любил свое беспокойное голосистое хозяйство и, видно, умел с ним управляться, хотя нередко над собой подтрунивал.
— С моими машинами никак план не выполнишь. Наметишь с вечера, какой насос ремонтировать, придешь — этот, запланированный, не течет, а другой без всякого графика размокрится.
Жили они с Анютой дружно, Костин веселый нрав не давал мелким стычкам разгореться в ссору или вражду.
Одно всерьез огорчало Костю: что не было у них с Анютой ребенка. Иногда он сетовал Дарье на эту беду.
— Вот, тещенька, премию получил. А зачем мне премия? Если б наследник был — я бы на книжку деньги положил, чтоб капитал был у наследника. А так — только пропить. Пропьем вдвоем, тещенька?
— Ступай за пол-литрой, — соглашалась Дарья.
— Анюте не дадим — не заслужила. Как думаете, тещенька, может, побить мне ее за то, что не родит?
— Дети не от побоев родятся, а от ласки, — напомнила Дарья.
Костя схватился за голову, изобразил отчаяние на лице:
— А ведь правда! Совсем забыл. Это все проклятые насосы. Гудят, гудят, и забили мне мозги своим гуденьем. Не побегу я, тещенька, за пол-литрой. Поведу я лучше Анютку в кино, чтоб задобрить.
— Поведи, поведи...
— Вот только нету ее долго. Опять — производственное совещание. То у нее, то у меня. Может, из-за этих совещаний и не успеваем наследника сотворить?
Анюта работала в отделении, куда после выпаривания поступал растворитель каучука. Здесь его надо было осушить от воды и очистить от примесей, а затем снова вернуть в работу.
Странно выглядела эта часть цеха. Плоская площадка на высоте второго этажа, на которой размещались мощные цилиндрические колонны и многочисленные трубопроводы. Ни стен, ни крыши. Только небольшая будка мастеров спасала летом от палящего солнца и дождей, а зимой — от ветров и морозов.
Но работать приходилось не в будке. Следить за процессом в колоннах, и регулировать этот процесс, и выправлять всякие производственные неурядицы надо было под открытым небом. Анюта говорила, что это разумно — цех без крыши: и строительство его обошлось дешево, и вредные газы не скапливаются, как это происходило бы в помещении, а сразу развеиваются в воздухе. Но зимой приходила она с завода продрогшая, с обветренным лицом, с покрасневшими от режущего ветра глазами.
Растворитель жил в колоннах и трубах, намертво заточенный в них, точно сильный и опасный зверь. Он был вреден для всего живого, и в будке мастеров в деревянном ящике лежали противогазы на случай, если зверь прогрызет где-то в металле или в уплотнении щелку и ядовитой струйкой вырвется наружу.
Малые утечки растворителя или газа случались нередко. Анюта смеялась:
— У меня теперь нос не хуже, чем у собаки ищейки. Выйду на площадку и нюхаю: не газит ли где. Если газит — сразу учую.
— Ты смотри там, осторожнее со своим носом, — предупреждал Костя. — Не суй его, куда не следует.
Анюта втянула в себя воздух.
— Пиво пил?
Костя смущенно хохотнул.
— Верно — как у ищейки.
Однажды в конце зимы Анюта пришла с завода сильно расстроенная. Дарья, взглянув на ее замкнутое лицо с плотно сжатыми губами и каким-то отчужденным взглядом, сразу заподозрила неладное.
— Что с тобой, Нюра? Захворала? Или неприятности какие?
— Да нет, ничего...
Дарья видела, что она врет. Фальшивый был у Анюты голос, и чересчур поспешно отвернулась от матери к вешалке. Но спрашивать не стала, только обиделась на дочь; что ж таить от матери свои беды?
Костя в этот день пришел позже Анюты и тоже какой- то сумный. Дверь своей комнаты Костя с Анютой днем не запирали и теперь не заперли, но шептались о чем-то, и тревожным, взволнованным почудилось Дарье их шептание, хотя слов она не разобрала.
После ужина, выйдя зачем-то в переднюю, Дарья случайно глянула на Анютины сапоги и остолбенела: новенькие сапоги, ношенные не больше двух недель, разлезлись у подошвы, словно кто их прожег на горячей печи.
— Нюрка! — крикнула Дарья рассерженно. — Ты чего это с сапогами сделала?
Анюта вышла в переднюю. Дарья глянула ей в лицо, но никаких следов вины или раскаяния не увидала. Печальное было у Анюты лицо, и на погибшие сапоги она глянула с таким безразличием, словно пустяк какой, словно обгорелую спичку держала мать в руке.
— Чего ты... — опять было начала Дарья и оборвала себя на полуслове, догадавшись, в чем дело. Химия это! Химия спалила сапоги. Растворитель этот зловредный... Да что ж там у них? Утечка, что ль, случилась? — Утечка? Что молчишь?
— Не ругайте ее, мама, — сказал Костя, встав позади Анюты и положив руки ей на плечи. — Не виновата она.
— Если бы не виновата! — с горечью, истерически выкрикнула Анюта и убежала в комнату,
— Объясни ты мне, Костя, — попросила Дарья.
— Штуцер оказался открыт в одном месте на эстакаде. Растворитель вытекал. А тут метель — не доглядели сразу.