Они не шутке смеялись. Они показывали зубы незваному гостю. И тот понял.
– Ты, Зайцев, по форме отвечай. Клоуном в цирке на Фонтанке работать будешь, а не в советской милиции.
– А какой был вопрос?
Публика тотчас включилась в ход поединка с интересом и злорадством. Шаров покопался в бумагах, взял листок. «Из анкеты», – понял Зайцев. Анкету эту он сам когда-то заполнял, размашисто подписав.
– А почему товарищ Серафимов не явился?
– В командировке он.
– Вчера еще не в командировке, а сегодня в командировке? Так, что ли? – тотчас прицепился Шаров.
«А Шаров ли он? – подумал Зайцев. – Больше смахивает на псевдоним партийный».
– Такая у нас работа, – четко доложил Зайцев.
Теперь анкету нужно пересказать своими словами, вот и вся чистка. Неудивительно, что мильтоны сидят и бесятся: очень им интересна зайцевская биография.
– Происхождение.
– Пролетарское, – четко ответил Зайцев.
– Отец.
– Отец неизвестен. Мать прачка. Зайцева Анна. О матери могу рассказать.
– Неизвестен, значит? – блеснула бритая голова. Шаров нырнул лицом в папку.
«Очки бы сменил», – с неприязнью подумал Зайцев. И тут заметил, что папка, из которой тот вынул листок, была не желтая картонная, с зайцевским личным делом, а добротная кожаная. И добротность эта очень Зайцеву не понравилась.
– А вот тут у нас есть другие данные, – завлекательно начал товарищ Шаров. – В церковно-приходской книге запись есть ясная. Анна Зайцева сочеталась браком с Даниловым Петром Сергеевичем, звания купеческого. Петроград, год 1908-й.
Лицо Зайцева не дрогнуло. Ни тени не пробежало по нему.
– Мамашу мою папаша мой поматросил и бросил. Нагуляла меня моя мать, если вещи своими именами называть. Кто папаша мой был, извините, история покрыла мраком.
– А вот тут сказано: Анна Зайцева…
– Анн Зайцевых, я извиняюсь, в Петрограде как грязи. Вы на что намекаете?
Шаров изобразил сокрушенный вздох. А голос его ничего не изображал – металлический, наставительный.
Зайцеву некстати вспомнилась паутина из утреннего сна. А следом всплыло детское воспоминание-присказка: тьфу-тьфу-тьфу, куда ночь, туда и сон.
– Да не намекаю я, товарищ Зайцев. Я прямым текстом говорю. Ввели вы в заблуждение советскую милицию и советский народ.
Конец фразы потонул в громком визгливом хохоте. Все обернулись на подоконник. Ржала задастая немолодая бабища, из-под юбки торчали ноги-колоды в ботах.
– Ой, не могу, – верещала она.
Зайцев понадеялся, что его лицо не выразило ничего.
– Вы, гражданка… Гражданка!.. – засуетился гэпэушник. – Это сотрудница? Или вы сотрудница и ведите себя прилично, или покиньте зал!
С таким же успехом он мог бы таранить носорога в его железный зад.
Паша знала, как обращаться с мужским полом. Ее кулака боялись пьяницы Фонарного переулка. Она утерла раскрасневшееся лицо полой кофты.
– Да я и свидетель. Чего? Знала я Нюрку вашу.
– Не мою, а упомянутую гражданку Анну Зайцеву. Вы ее знали?
Он весь прямо зацвел малиновыми пятнами. Короткая шея быстро налилась кровью. «Вот таких удар обычно хватает, и привет», – мимоходом отметил Зайцев.
– Отвечайте по форме, гражданка! Не на рынке. Ваше имя, должность.
Гэпэушник занес над листком перо «Рондо». Приготовился писать.
– Да я не скрываюсь. Прасковья Лукина. Дворник моя должность.
Товарищ Шаров и слова вставить не успел. Паша снова оживилась.
– Так вот. Та еще дамочка была Нюрка Зайцева. Вы уж простите, товарищ милицанер. Вы человек советский, вам не понять, может. Старые времена, там как было?.. Много ли стиркой наберешь? Кто папаша ихний – только боженька знает. Потому что Нюрка была женчина веселая.
Шаров на миг отвлекся от того факта, что Паши в этом зале быть не должно.
– Зайцева проституцией занималась? – с надеждой спросил он.
– Не, – махнула красной шершавой рукой-клешней Паша. – Ты чего, глухой? Прачка она, говорю же. Стирала. Черное и белое, всякое. Этим зарабатывала. А мужички – это для души. Слаба на передок покойница была.
Гэпэушник швырнул перо об стол, брызнула клякса. Капли упали на голубой верх фуражки. Это Шарова еще больше разъярило.
– Прекратить! – взвизгнул он.
«Инсульт. Или инфаркт», – подумал Зайцев.
– Вы, гражданка… Вы, гражданка… здесь культурно выражайтесь!
В зале уже откровенно хохотали. Даже комиссию отпустил испуг: она зацвела похабными понимающими улыбочками.
– Культурно – это как? – громко осведомилась Паша. Новый взрыв веселья.
Зайцев пристально смотрел на Пашу. Та на него не смотрела.
– Ты мне дурочку ломать прекрати! – взвизгнул гэпэушник.