Как-то утром мы оставили Яшку на подоконнике, а сами ушли в другую комнату. Яшка уже получил утреннюю порцию корма, настроился благодушно и спокойно чистил перья. Форточку мы, как всегда, закрыли, но, видно, забыли запереть. Во всяком случае, Бандит сумел ее открыть и прыгнул в комнату. А после… мы услышали истошный кошачий вопль, но был он очень далек от знакомого победного клича. Бандит вопил жалобно и тоскливо, словно его топить поволокли…
Вбежав в комнату, мы увидели, что Бандиту и впрямь приходилось не сладко. Он лежал, прижавшись к полу, а на его голове сидел Яшка и, ловко балансируя раскрытыми крыльями, норовил выклевать коту глаза. Сбросить его Бандит не мог — дрозд намертво вцепился ему в морду сильными когтистыми лапами, только по молодости и глупости Яшка не понимал, что добраться до кошачьих глаз ему мешают эти же самые лапы. Но и так черная шерсть летела столбом.
Мы силой стащили Яшку и освободили кота. Даже не облизав морды, он пулей вылетел в форточку и исчез в каком-то лазу на крыше. С тех пор мы ни разу не видели Бандита возле своих окон. А Яшка еще долго ершился и стрекотал, выглядывал в окно. Что и говорить: разбойник напал на разбойника!
Яшка ни к кому не привязался и относился ко всем требовательно и сердито. Попробуй не дать ему вовремя корма — исклюет руки, а покажется мало, начнет дергать за волосы. Зато он подружился с больной крольчихой Кудрей, что временно жила в комнате, возле печки. Он никогда не обижал ее и очень любил дремать, сидя у нее на спине. Кудря, впрочем, никак не отзывалась на это.
Еще Яшка, как цыган, любил пестрые тряпки. Собирал лоскутки где только мог и прятал их на шкафу. Но мы скоро заметили, что он явно избегает голубого цвета, да и синий не очень-то любит. Голубые же лоскутки он брезгливо брал за самый кончик и сбрасывал со шкафа на пол. А если их подбирали и клали на шкаф, свирепел и лез в драку. Вот тут-то и возникла мысль: проверить это на остальных его собратьях. В саду как раз поспевали вишни, и разведчики вот-вот должны были доложить обо этом всей дроздиной армии.
Однажды утром все деревья в нашем саду разукрасились на шаманский манер голубыми лоскутками и лентами. Легкий ветерок шевелил их и запутывал вокруг веток, вишенник словно ожил… А днем позже нагрянули и дрозды. Как всегда, на рассвете стая черной тучей накрыла сад, но вдруг туча брызнула во все стороны — птицы увидели голубые ленты. Только несколько из них решились опуститься на деревья, но и те чувствовали себя явно не в своей тарелке и скоро присоединились к остальным. Дрозды свились клубом, как пчелиный рой, повисели еще некоторое время над садом — и потянули дальше, следом за разведчиками.
Глупый Яшка невольно выдал военную тайну своих сородичей. Но ведь он сделал это неумышленно, вряд ли они могли сердиться на него за это! Поэтому осенью мы выпустили Яшку в лес, и он спокойно присоединился к диким дроздам, сидевшим на рябине. В конце концов зовут же эту птицу за что-то дроздом рябиновиком.
Сивыч
Его показывали туристам. Конечно, не среди первых достопримечательностей города, а так… где-нибудь после сопки Каменный Венец.
— А вот это наш Сивыч…
Щелкали фотоаппараты, и старый сивый конь настораживал единственное целое ухо. Второго, как и правого глаза, у него давно уже не было. Масть у него запоминалась сразу — сивая, с непонятной прожелтью на боку и нравом плече. Когда-то это был, наверное, на редкость рослый и сильный конь, а сегодня широкие кости словно бы с трудом умещались под старой изношенной шкурой, а разбитые копыта по-стариковски выбирали дорогу полегче.
Каждое утро по центральной улице северного города спускался табунок лошадей. Улица стремительно стекала с сопки, чтобы возле гостиницы незаметно перейти в шоссе. Здесь дома тоже кончались, и тянулся болотистый луг с редкими островками ивняка и елошника. Лошади цепочкой шли вдоль обочины. Бывало их то три, а то и семь, и ничего бы в них не было примечательного, если бы их провожал пастух. Но вел их только один Сивыч.
Он всегда шел последним, низко опустив большую голову и словно бы и не видя и не слыша ничего вокруг. Но это только казалось. Стоило переднему коню свернуть в сторону или по молодости дурашливо взбрыкнуть, как Сивыч мгновенно поднимал голову и коротко, осуждающе ржал. Если этого было мало — легонько хватал ослушника зубами за круп. И порядок восстанавливался.