Пройти по красной ковровой дорожке с улыбкой на лице – небольшая цена за возможность поддержать мать финансово и эмоционально.
Роб обежал глазами ряды фотографов, прижавшихся к заграждению по обеим сторонам узкого входа, узнал несколько знакомых папарацци, следовавших по пятам, куда бы он ни пошел, кивнул им и помахал рукой. Остальные быстро заняли позиции на импровизированной баррикаде, выкрикивая его имя и требуя принять ту или иную позу.
Поклонники держали плакаты с его именем. Мелькали фотовспышки. Все во что бы то ни стало желали запечатлеть его редкое появление на публике, тем более он совсем недавно признан шеф-поваром года. В который раз.
Он медленно поворачивался из стороны в сторону на фоне огромной афиши гала-выставки работ Адель Форрестер, стараясь, чтобы ее портрет все время был фоном фотографий.
Одна рука в левом кармане брюк, другая – поднята в приветствии. Безупречная белая сорочка престижной фирмы и темный дизайнерский костюм. Это было бы слишком обычно, если бы не его умение держаться с таким шиком. Он расправил плечи, поднял подбородок и пошел работать на публику.
Ему пришлось создавать этот образ каждый день в течение десяти лет, но это хорошо работало на всю семью Бересфорд, а теперь вот появился шанс помочь матушке.
Симпатичная брюнетка лет двадцати с книгой в руках тянулась к нему, врезавшись животом в ограждение. Она так низко опустила плечи, что открылся прекрасный вид на ее пышное декольте. Роб быстро шагнул вперед, улыбнулся, тут же появилась ручка, и вот уже на обложке красуется цветистый автограф, а толпа позади девушки беснуется, визжит и выкрикивает его имя так громко, что ломит уши.
Он медленно шел по дорожке. Подписал одну их самых первых книг, потом одну из афиш шоу, идущего в его ресторане.
И тут пошли вопросы. Один мужской голос, другой.
– Появится ли Адель на шоу сегодня вечером или уклонится, как в прошлый раз?
– Где вы прячете маму, Роб?
– Вы поместили ее в тот же реабилитационный центр? Это единственный приют для художницы в эти дни?
– Верны ли слухи, что она бросит рисовать после этой выставки?
Вопросы сыпались отовсюду, громче и громче, ближе и ближе, становились острее, всем не терпелось узнать, где сейчас его мать.
Они гнали его, как волка на охоте. Жалили сильнее и сильнее, жадно ожидая его реакции. Хотели, чтобы он взорвался. Сорвал камеру с чьей-нибудь шеи, а лучше – поставил кому-нибудь синяк под глазом.
Несколько лет назад он бы так и сделал, потом пожиная плоды. Но сегодняшний вечер не для него, и он не позволит прессе одержать над ним верх. Он притворился, что внезапно потерял слух, и вежливо игнорировал вопросы. Но спокойствия ему это, конечно, не добавило.
Через девять минут он уже дошел до конца ковровой дорожки, улыбнулся толпе, ждущей момента, чтобы сфотографировать его на мобильный телефон. Тут пресса отвлеклась на очередной лимузин; Роб, не ожидая разрешения и не демонстрируя больше хорошего воспитания, повернулся спиной, быстро прошагал последние несколько сантиметров дорожки и вошел в спокойный мраморный вестибюль, где собрались специальные гости. Это было предварительное шоу, еще одна эксклюзивная возможность для художественных критиков восхититься работами, изучить их, не деля пространство с обычной публикой. Хорошая новость. Менее приятно, что это все те же критики, которые вцепились в его мать, как стая бешеных волков, когда она решилась участвовать в выставке в Торонто.
Тогда вышло скверно. Она визжала и кричала от нервного приступа на публике. Хуже того, ее измученное перепуганное лицо было запечатлено и растиражировано прессой. Вместо того чтобы оберегать хрупкий талант, ее обвинили в том, что своим изнеженным образом жизни она подает дурной пример молодым художникам. Правда, это было восемь лет назад. Другой мир. Другие лица. Другой подход к душевным болезням. Не так ли?
Роб довольно долго стоял у входа, потом взял бокал шампанского и уже собрался войти в круг медийных лиц, но заметил свое отражение в зеркальном отсвете какой-то инсталляции. На него смотрело мрачное темное лицо. Тяжелые брови, прищуренные глаза, подбородок, больше подходящий боксеру, а не покровителю искусств. Черт! Может, показалось.
Нельзя пугать критиков, не дав им шанса даже посмотреть работы. А большинство из них, кажется, наслаждается закусками и напитками.
Быстрый осмотр зала подтвердил: он в ловушке, хотя и есть выход через кухню. Только если… Да! Тут был один человек, который не тратил времени на листание каталогов и бесплатную выпивку перед банкетом, а действительно смотрел картины.