— Как жалко, ужасно, — голос Жени сел, она быстро смахнула слёзы, но тут же взяла себя в руки. — А как там вообще, Саша? Чем ты занимаешься, какую помощь оказываешь, много ли добровольцев?
Пока супруги Козыревы ездили в Челябинск, они почти не разговаривали, общались только по делу. А сейчас вдруг разговорились: Саша рассказывал, а Женя задавала всё новые и новые вопросы. Она всегда умела слушать так, что собеседнику хотелось ей рассказать как можно больше.
А ещё она думала о том, что события прошедших нескольких дней открыли мужа с разных сторон, — как с ужасных, так и с удивительно хороших. Она никогда раньше не знала, например, что Саша настолько отзывчив и неравнодушен к чужой беде, готов бескорыстно помогать, готов пожертвовать отпуском, личным временем.
Также Женя размышляла о том, что Ксению вряд ли устраивает текущее положение дел. Она наверняка возмущена тем, как с ней поступил её любовник. А это значит, вернувшись, обиженная «беззащитная» красотка захочет получить моральную компенсацию.
Интересно, как поведёт себя Саша?
На этой мысли Евгения сама себя остановила и запретила себе думать в подобном направлении. Её не касаются чужие дела. Пусть голубки разбираются сами.
...К счастью, Пётр Васильевич оказался дома, и ягоды в наличии были. После Саша проводил жену, собрался и уехал. Любовь Александровна собрала не только пироги для Александра, но и небольшую посылку для маленького Коли. Бабушка Жени очень прониклась этой историей; остаток дня всё вздыхала и переживала.
* * * * * * *
За ужином Женя всё же не выдержала и задала волнующие её вопросы.
— Бабуль, скажи, а почему ты так любишь Сашу? И даже после того, что он сделал, не стала относиться к нему хуже?
Любовь Александровна немного помолчала, потом вздохнула и покачала головой.
— Ты уверена, что тебе нужны мои откровенные ответы? Можно, я лучше отмолчусь, чтобы ненароком не задеть тебя? Ведь прежде всего ты моя внучка, единственный мой по-настоящему родной человек, и я тебя очень люблю.
— И я тебя очень люблю! — Женя торопливо поцеловала бабушку в щеку. — Потому не обижусь. Тем более, на правду не обижаются.
— Ещё как обижаются-то, — усмехнулась бабушка. — Зачастую гораздо сильнее, чем на враньё. Ну да ладно. Я не задумывалась о том, люблю ли Сашу, просто он как-то сразу стал для меня родственником. То есть, у меня даже сомнений не было, принять его или нет, он казался мне понятным, открытым, правдивым, без камня за пазухой. Я была уверена в том, что он тебя никогда не обидит, но вот... Очень расстроена, конечно, из-за того, что произошло. А почему отношение к нему не изменилось... Вот если бы он не примчался сюда, и я бы не увидела его лицо, то изменилось бы.
— Как бы он сейчас себя ни вёл, он до этого несколько месяцев лгал мне, бабушка! И допустил, чтобы какая-то... лезла в нашу семейную жизнь. Даже не допустил, а практически сам притащил её в нашу семью.
— Всё так, — опять вздохнула Любовь Александровна. — Потому я и не хотела говорить на эту тему. Решать только вам двоим.
— А ты бы простила в такой ситуации, бабуль?
— Знаешь, Женечка, как говорят? «Чужую беду руками разведу». Понять о ситуации всё может только человек, оказавшийся в ней. А у меня всё же взгляд со стороны, хоть ты и самый мой родной человек. Ты видишь в своей ситуации только измену, руководствуешься чувствами. А я вижу ещё много всего. Но агитировать за Сашу не буду. Говорю на эту тему только потому, что ты сама спросила. Однако и отворачиваться от него не стану, даже если вы разведётесь. Лично для меня клейма на нём нет. Оступиться может каждый, на то мы и обычные люди, непогрешимых очень мало. И тем более, Саше скоро очень понадобится помощь, поддержка.
Потрясённая рассуждениями бабушки Женя не зацепилась мыслями за последнюю фразу, поскольку у неё уже был готов новый вопрос.
— Бабуля, а тебе самой изменяли когда-нибудь? И как ты поступила, если да?
Деда своего Женя почти не помнила: его не стало ещё до того, как уехала мама Евгении. Но судя по рассказам бабушки и по фотографиям, он был намного старше бабы Любы.
— Я приехала в Колино незадолго до начала войны, — взгляд Любови Александровны стал задумчивым, направленным словно вглубь себя. — До этого несколько лет работала в другом селе. Ну да ты об этом знаешь, я много раз рассказывала.
— И что? Расскажи ещё раз, бабуля, я люблю, когда ты вспоминаешь.
— Сама понимаешь, какие тогда были времена, совсем не до личной жизни. Мне уже двадцать пять было, как тебе сейчас, когда в сорок третьем после тяжёлого ранения комиссовали Григория. Ему на тот момент было сорок два. Жена у него была красавица, Алла, директором школы здесь работала, а вот детей у них не было. Сам Гриша до войны был директором ремесленного училища. Когда Григорий лежал в госпитале, а может, и раньше, Алла сошлась со своим бывшим одноклассником, он какую-то большую должность занимал в Челябинске, бронь у него была. Развестись с Гришей он ей помог. И вот она уехала, а Григорий остался. Немного оправился после ранения и развода, а потом снова приступил к своей работе. Через полгода мы с ним начали встречаться. Его смущала разница в возрасте, всё же семнадцать лет — это немало, а мне было всё равно, я её не чувствовала. Любила его больше жизни, он для меня был единственным, настоящим героем. В конце концов и он бороться устал, сдался, позвал меня к себе жить. Мы расписались, никакой свадьбы не было, не те времена. В конце сорок четвёртого родилась Галя, твоя мама. А в сорок шестом в Колино вернулась Алла. Что-то у неё не задалось там с её новым мужем. Директором школы её, конечно, не назначили, она преподавала химию и биологию. Грише тогда было сорок пять, Алле — сорок, а мне двадцать восемь. Галя маленькая на руках. Я за мужем никогда не следила и не шпионила, потому не знаю, что и как там началось. Видимо, не всё у него к ней прошло, когда мы с ним встретились, а я его сразу активно в оборот взяла. А общем, ушёл он к ней. Я не жаловалась никуда, мне было совсем не до того. Надо было как-то с ума не сойти от боли, да ещё дочку маленькую поднимать, это и спасало, видимо. И всё же с директорства Гришу сняли. Они с Аллой уехали в Свердловскую область.
Любовь Александровна замолчала, она по-прежнему была мыслями где-то далеко, не здесь.
— Но ведь я помню деду Гришу, — Женя тронула бабушку за руку. — Очень плохо, но помню. И фотографии есть. Значит, он вернулся, и ты его приняла?
— Я на развод подала, — после паузы продолжила Любовь Александровна. — Сама, не стала ждать, пока Гриша подаст. Пришлось ехать на заседание в Челябинск. Впервые я тогда с Галей так надолго рассталась, договаривалась с няней из яслей, очень переживала. На первом заседании нас не развели, дали месяц для примирения. Гриша, раз уж приехал, побывал и в Колино, навестил Галю, оставил деньги и уехал обратно в Свердловскую область. А через месяц... За два дня до повторного заседания поздно вечером в ворота кто-то постучал. Мы с Галей тогда жили в этом доме, Гриша нам его оставил. Дочка уже спала. Мне стало страшно: мало ли кто и с какими мыслями пожаловал? Схватила в сенях что под руку попалось и пошла открывать. Оказалось, лопату взяла. Ещё странным показалось то, что Тимка, наша дворовая собака, не лает как обычно на чужих, а будто скулит. Подхожу к воротам, тихонько и грозно так спрашиваю басом: «Кто?» «Это Григорий, — отвечает. — Люба, не бойся, открывай!» А мне и на ум не пришло, что он совсем вернулся; подумала, может, по дочке соскучился, потому приехал пораньше, а не прямо на заседание. Отодвинула щеколду, доску сняла, ворота открыла, и Гриша как был с чемоданом и мешком, так мне в ноги и рухнул. А на дворе осень, начало октября, уже белые мухи нет-нет да и пролетают. Хорошо хоть я как раз в тот день щи сварила, так что быстро собрала на стол. Гриша со станции пешком пришёл, а станция тогда была в четырёх километрах от села, это потом ближе ещё одну сделали. У меня как-то даже в мыслях не было, что я могу Гришу в дом не впустить, тем более, это был его дом. Григорий поужинал, и я хотела постелить ему в той самой комнате, в которой Саша сегодня ночевал, но мы затеяли разговор и проговорили до утра. Уже светать начало, а мы всё в кухне сидели. Гриша, конечно, с себя вины не снимал. Он ведь очень Аллу любил когда-то, вот и погнался за прошлым. Но потом понял, что только со мной рядом он почувствовал себя по-настоящему семейным человеком, кому-то нужным, для кого-то самым родным. Алла не хотела детей, отказывалась рожать, боялась подурнеть. А я ему сразу родила дочку. Конечно, я не могла запретить Грише жить рядом, и не в моих силах было сделать так, чтобы он не возвращался в Колино. Ссориться и скандалить я тоже никогда не умела, да и не хотела, но и прощать не собиралась. На суде Гриша попросил ещё месяц на примирение, и судья пошёл ему навстречу. Сначала я разозлилась, конечно, а после, когда немного успокоилась и смирилась, начала размышлять о ситуации. Григорий ходил за мной по пятам, умолял простить его и клялся, что я никогда об этом не пожалею. Я думала о дочери и о том, как она будет расти без отца, ведь приходящий отец — это всё же не то, семья-то неполная. А потом просто честно спросила сама у себя, чего хочу. И оказалось, что по-настоящему хочу простить, хочу жить как прежде, опираясь на сильную руку Гриши. Но мне было неудобно перед людьми: ну как это, совсем, получается, гордости нет! В итоге я всё же рискнула, и ты знаешь... Гриша сдержал обещание: я ни разу не пожалела о том, что простила его. И до сих пор уверена,что поступила правильно. После этого случая мы прожили двадцать один год душа в душу. Твой дед работал мастером в том же ремесленном училище, которое когда-то возглавлял, а когда вышел на пенсию, продолжал работать, только уже завхозом в сельсовете. И вот уже двадцать один год я живу без Гриши и стараюсь вспоминать только хорошее. Тем более, мне не нужно прикладывать для этого никаких усилий: хорошего было много, очень. Вот и всё.