– Сеньор принц! – выдохнул он. – Сеньор принц… ты не посмеешь совершить такую низость! Не посмеешь! Предупреждаю тебя, что… что… – кардинал так и не высказал вслух очередную угрозу, этому помешал нараставший в его душе ужас.
– Смилуйся! – закричал он. – Смилуйся, государь! Ведь ты и сам надеешься на милосердие!
– Ну, и каково же оно, твое милосердие? Ты шляешься по свету, долдоня проповеди о милосердии, а как запахнет жареным, так сам выклянчиваешь его! Ну, хорош!
– Но ведь это низость! Что сделали тебе эти несчастные дети? Какой причинили вред? Чем они виноваты, если я нанес тебе обиду, выполняя свой священный долг?
Инфант воспользовался паузой и молниеносно ответил кардиналу в том же духе:
– А что сделали тебе мои подданные, жители Коимбры? Разве они повинны в том, что я обидел тебя? И тем не менее, желая помыкать мною, ты без колебаний пустил в ход орудия церкви и обратил их против народа. А я, чтобы приструнить тебя, столь же решительно поражу своим оружием твоих племянников. Увидев их болтающимися в петле, ты поймешь то, чего не смог уяснить из моих слов. И низость моя – лишь ответ на твою собственную подлость. Уразумей это и, быть может, сердце твое дрогнет, ты смиришь свою чудовищную гордыню.
На улице под деревом суетились латники. Они проворно и бесстрастно готовились выполнить доверенное им задание.
Кардинал болезненно поморщился и стал задыхаться.
– Не допусти этого! – он умоляюще простер к принцу руки. – Сеньор принц, ты должен освободить моих племянников.
– Сеньор кардинал, вы должны снять проклятие с моих подданных.
– Если… если ты прежде выкажешь готовность повиноваться. Мой долг… Святой престол… О, Боже, неужели ничто не в силах тронуть твое сердце?
– Когда ваших племянников повесят, вы кое-что поймете, и собственное горе научит вас состраданию.
Голос инфанта звучал так холодно и твердо, что кардинал уже и не чаял добиться своей цели. Увидев, что на шеи его горячо любимых племянников уже накинуты петли, он тотчас же сдался.
– Останови их! – завопил легат. – Заставь их остановиться! Проклятие будет снято.
– Погодите! – крикнул инфант своим людям, вокруг которых уже собиралась горстка трепещущих от страха селян. Затем он вновь повернулся к кардиналу Коррадо, который опустился на стул с видом человека, лишившегося последних остатков сил. Он тяжело дышал, опершись о стол и обхватив ладонями голову.
– Выслушайте условия, которые вам надо будет принять, чтобы спасти им жизнь. Полное отпущение грехов и апостольское благословение для моих подданных и меня самого. Нынче же вечером. Я, со своей стороны, готов исполнить волю его святейшества и освободить из заточения мою мать, но при условии, что она тотчас же покинет Португалию и больше не вернется сюда. Что касается изгнанного епископа и его преемника, то пусть все остается как есть. Однако вы можете успокоить свою совесть, лично подтвердив назначение дона Сулеймана. Вот так, сеньор. Мне кажется, что я достаточно великодушен. Освободив свою мать, я даю вам возможность ублажить Рим. Если все то, что я намеревался здесь проделать, поможет вам усвоить свой урок, будьте довольны и не терзайтесь муками совести.
– Да будет так, – севшим голосом отвечал кардинал. – Я вернусь с тобой в Коимбру и исполню твою волю.
После этого Афонсо Энрикес без всякого глумления, а вполне серьезно и искренне преклонил колена, давая кардиналу понять, что их ссора исчерпана, и попросил у него благословения, как и подобает верному и смиренному сыну Святой Церкви, каковым он себя считал.
2. Лжедмитрий
Впервые он услышал об этом, сидя за ужином в огромном зале своего дворца в Кремле. Весть пришла, когда ему и без того было над чем поломать голову: несмотря на стол, и сервировкой, и яствами вполне достойный императора, за стенами дворца на улицах Москвы свирепствовал голод, до того истощивший мужчин и женщин, что, займись они людоедством, никто, наверное, не стал бы вменять это им в вину.
В полном одиночестве, если не считать прислуживавшей за столом челяди, восседал Борис Годунов под чугунными лампадами, превращавшими крытый белой скатертью стол с золотыми ковшами и серебряными блюдами в сверкающий островок света, окутанный мраком, в который был погружен огромный чертог. Воздух был напоен ароматом горящих сосновых поленьев, потому что, хотя был уже май месяц, ночи стояли холодные, и в очаге постоянно поддерживали огонь.