Он непроизвольно улыбнулся, и я почувствовал, как мое лицо растягивается в ответной улыбке.
Ночью в постели мне никак не удавалось заснуть. Пивное послевкусие горчило во рту. Как только я закрывал глаза, кровать начинала быстро-быстро вращаться, и внутренности подступали к горлу, как будто я уже был на борту эсминца, попавшего в шторм. Поэтому я лежал и пялился в темноту, пытаясь осмыслить все произошедшее за день. Я думал о том, как все вокруг вдруг резко изменилось, будто война, как кислота, плеснула из телевизора и покорежила внешний вид привычных вещей, и моя жизнь, такая понятная и беззаботная еще утром, вдруг тоже в одночасье превратилась в какую-то другую, с большим и пугающим неизвестным впереди. Я вспоминал ту картинку из новостей и свое странное, почти счастливое ощущение, которое накатило на меня днем, и пытался вызвать его повторно, чтобы придать себе бодрости. Ничего не получалось – вместо этого я испытывал томительный страх, отвращение к себе, сдуру сболтнувшему лишнего, и стыд. Особенно жгучим был стыд – думая о влажных печальных Таниных глазах, я чувствовал, как щеки заливаются пылающим румянцем. Я ругал себя последними словами. Было понятно, что я не могу и, что важнее, не хочу ехать никуда добровольцем, но теперь все так запуталось, что нужно было искать правдоподобную причину, чтобы снять с себя обещание и не опозориться в глазах ребят. Под утро я наконец нашел спасительную соломинку – деда, за которым нужно ухаживать, и решил обыграть ситуацию так, что мне не на кого его оставить (что было правдой), и, надеясь, что на следующий день, может быть, никто не вспомнит о разговоре на бревнах, с чуть полегчавшим сердцем заснул.
Проснулся я от жуткого грохота. На ходу натягивая штаны, выскочил в кухню и увидел деда, сидящего на полу рядом с перевернутой деревянной приступкой, которую он использовал для того, чтобы дотягиваться до верхних полок кухонных шкафов. По полу были рассыпаны осколки бабушкиных сервизных чашек, голубых, с золотым кантиком.
– Етить-колотить, – раздосадовано бурчал дед. – Ну что ты будешь делать!
– Ты цел, дед? – я присел рядом на корточки.
– Да цел, цел, – пыхтел он, поднимаясь, – что мне сделается-то. Чаю вот хотел попить по-человечески, повод-то ведь какой…
– Какой еще повод? – насторожился я.
Вместо ответа дед шагнул ко мне и обнял. Я отшатнулся. Такое проявление любви с его стороны было мне в новинку. «Похоже, нажрался, да не на шутку», – подумал я. Однако от деда ничем не пахло. Выпустив меня из своих костлявых объятий, он ткнул пальцем в сторону стола.
– Садись. Так попьем. Вот ведь ситуация! Ты сам решил или надоумил кто?
– Что-то я не понимаю… Ты о чем? – внутренности снова всколыхнулись, и я присел на старенький шаткий стул.
– Так все говорят, ты в добровольцы решил податься.
– Кто все? – испугался я.
– Ну кто, – закатил глаза дед и начал длинно перечислять, кого из поселковых он утром встретил и с кем успел эту новость обсудить. – Вот и думаю, – закончил он, – ситуация получается… Все знают, один я не в курсе.
Я закрыл лицо руками. Ужас и отчаяние обожгли меня, как будто кто-то перевернул стакан кипятка мне за шиворот.
– Дед, ты все не так понял… – бормотал я.
– Чего не понял? Ты говорил или не говорил, что в добровольцы пойдешь?
– Ну говорил…
– Ну так че тут понимать-то? Или передумал?
Я опустил глаза и качнул головой.
– Прально, Митька, – одобрительно закивал дед, – мужик сказал – мужик сделал. Дело твое правое, поедешь, повоюешь, приструнишь узкоглазых, вернешься домой, – он рассуждал так буднично, как будто речь шла о поездке на затон на рыбалку. – Молодец! Хошь, я те дробовик подарю?
Я закусил кулак зубами и еще раз качнул головой.
– Прально, – еще раз поддакнул дед, – пусть у меня будет. Вдруг до нас докатит, хоть будет чем отбиться. А давай-ка за такое дело – по одной, – подмигнул он и потянулся к шкафу. – Стопарики достанешь?
Я вскочил с места и выбежал из кухни. Мне надо было срочно увидеть Гурика.
– Ну вот зачем было трепать…
Мы сидели у него во дворе: я примостился на краю песочницы, сколоченной дядей Суреном, отцом Гурика, для Каринэ, сам Гурик ходил вокруг меня кругами, нервно пережевывая бутерброды, которые тетя Аюна, его мама, приготовила на завтрак. У меня в руках тоже был ломоть батона с кружком докторской колбасы, но кусок не лез в горло.
– Весь поселок теперь только об этом и говорит… – Гурик взволнованно всплескивал пухлыми руками.