– И что мне делать? – мрачно спросил я и положил нетронутый бутерброд на край песочницы.
Гурик тут же приземлился рядом. Он надкусил его и, не переставая работать челюстями, прижал ладони ко лбу и крепко зажмурил глаза – он всегда так делал, когда напряженно соображал. Я молча чертил носком кроссовки полоски на пыльной земле.
– Я думаю так, – сказал он минут через пять. – Тебе надо получить повестку, а потом не поехать – сказать, что заболел там или что еще…
– Да кто мне ее выдаст! Мне же нет шестнадцати лет…
– Зато мне есть… – сказал Гурик и широко улыбнулся.
Час спустя, запершись в ванной, мы красили мне волосы краской тети Аюны. Я склонился над раковиной, а Гурик тщательно растирал на моей голове содержимое белого тюбика с надписью «Оттенок 07 „Черная пантера“». Жижа затекала в глаза и противно щипала.
Высушив голову полотенцем, отчего оно приобрело угольный оттенок, будто им вытирал лицо шахтер из забоя, я глянул в зеркало и ужаснулся. Волосы мои, до того светло-русые, почернели, но вместе с ними почернела и кожа на лбу и щеках, и уши… Гурику пришлось бежать за ацетоном и оттирать следы краски, отчего на месте черных подтеков оставались красные пятна.
– Все равно не похоже, – сказал я, обреченно сверяя свой новый облик с фотографией в Гуриковом паспорте. – У меня волосы прямые.
Про отсутствие у меня пухлых щек я решил умолчать.
– Ерунда, – заверил меня Гурик. – Подумаешь, похудел. А кудри мы тебе сейчас организуем.
Он принес из родительской спальни щипцы для завивки. Я застонал, но делать было нечего.
Дядя Сурен ехал в Ильинск после обеда, и мы с Гуриком напросились прокатиться вместе с ним. Я нацепил на голову дурацкую дедову кепку, которая полностью закрывала мою новую прическу, так что он не заметил никаких перемен, разве что иногда искоса поглядывал в зеркало заднего вида на мой нелепый головной убор. В городе мы расстались на центральной площади у памятника Ленину и договорились встретиться на том же месте через час. Перед тем как уйти, Гурик тайком сунул мне паспорт и поднял большой палец вверх. Я вяло улыбнулся ему в ответ.
Перед двухэтажным зданием школы было пусто. Я присел на скамейку у входа и подождал минут десять. За это время никто не вошел и не вышел из двери. «Может, не работают сегодня?» – проблеск надежды придал мне сил, я поднялся и зашел в вестибюль. На стене напротив входа висело от руки написанное объявление: «Запись добровольцев, каб. 18» – и была начерчена кривая стрелка. Я поплелся в указанном направлении. Дверь кабинета номер 18 была гостеприимно распахнута. Внутри, за учительским столом в окружении развесистых традесканций, расположилась дородная дама с пуховым платком на пышных плечах. Она смерила меня строгим взглядом через толстые линзы очков и с легким раздражением в голосе прокартавила: «Проходите». Я замер на пороге. Увиденное сильно отличалось от моих представлений о том, как выглядит запись в добровольцы: ни тебе переполненного молодежью коридора, ни военного в форме, который бы по-отечески похлопал бы по плечу… «Проходите!» – повторила дама, повысив голос.
Я сделал несколько шагов по направлению к ней и замер.
– Садитесь. Паспорт, – приказала она все с тем же неудовольствием, как будто ждала меня целый день, а я только сейчас соизволил явиться.
Я вытащил Гуриков паспорт и одновременно стянул кепку, демонстрируя россыпь вороных кудрей на голове. Кажется, при этом я покраснел, но дама не обратила на меня внимания и начала переносить паспортные данные в большую разлинованную книгу. Затем она взяла мою фотографию – перед школой я успел забежать в соседнюю фотобудку – и наклеила на продолговатый листок, который вытащила из стопки неровно нарезанных бумажек. Она вписала в пустоты мое (то есть Гуриково) имя и протянула листок мне. Я пробежал его глазами. В нем значилось, что завтра к девяти ноль-ноль мне следует явиться на Ильинский вокзал, сбор под часами, при себе иметь личные вещи весом не более восьми килограммов.
– Что это? – спросил я.
– Повестка, – ледяным тоном ответила дама.
Видно было, что мое присутствие уже утомило ее.
– А… Как вообще… Куда мы поедем? Надолго ли… – растерялся я.
– Я ничего не знаю, молодой человек, – отрезала она, сняла очки и начала тереть глаза, растягивая кожу на обрюзгших веках. – Я только записываю. На месте все выясните.
Я встал и молча пошел к выходу.
– Я на тебя не сержусь за то, что ты не взял меня с собой, – говорила Таня, не сводя с меня серьезных серых глаз, – я понимаю, в такой момент вообще все путается в голове.