Мы стояли за углом заброшенного дома. С бревен, где ребята решили устроить мне отвальную, доносились крики и гогот. Жгли костер. Я смотрел на Таню как зачарованный и в тот момент сам верил в то, что завтра меня ждет дальняя дорога – может быть, в один конец.
– Напиши мне обязательно, – сказала она. – Вот, – она вложила в мою ладонь сложенную в несколько раз бумажку. – Это мой московский адрес.
Я кивнул ей.
– Ну не стой же ты как истукан.
– Хорошо, – ответил я и переменил позу.
Таня вздохнула, чуть задрала голову, сложила губы бантиком и прикрыла глаза. До меня дошло: она хотела, чтобы я ее поцеловал! Я, не медля, сгреб ее в охапку и прижался губами к ее губам.
– Дурак! – крикнула Таня, отпихнула меня и побежала к костру.
В этот вечер на бревнах практически не было свободного места: вся молодежь поселка собралась меня провожать. Жарили хлеб и сосиски, курили. Я сидел у костра и смотрел на огонь. Ко мне периодически подсаживался то один, то другой, все говорили что-то напутственное, шутили по поводу покрашенных волос, хлопали по плечу. Я слушал вполуха, улыбался, благодарил. Сквозь дрожащие язычки пламени я смотрел на Гурика, который ошивался в сторонке, угощал девчонок конфетами, они смеялись. Таня тоже была там и улыбалась. Мне вдруг подумалось о том, как быстро они меня забудут. Через неделю, максимум через две они будут собираться на бревнах, болтать, и мое имя уже не всплывет в их разговорах, оно, как и я сам, канет в прошлое. А Таня, может быть, начнет гулять с Гуриком… Я почувствовал, как глаза наполняются слезами, и что есть силы сжал зубы. Не хватало еще расплакаться при всех. Рядом на корточки опустился Серый.
– Страшно? – спросил он.
Я молча пожал плечами.
– Не дрейфь, – сказал он, – у меня братуха тоже записался. Вместе поедете, будете помогать друг другу… Он у меня качок, в обиду не даст, если че… Ну и вообще… Ты это… Нормально все будет. Давай там, за наших, – он хлопнул меня по спине.
Я встал, ответно толкнул его в плечо, скривив лицо в улыбке, пробурчал что-то вроде «спасибо» и пошел прочь от бревен. Все взгляды устремились на меня.
– Скоро приду, – соврал я и поспешил скрыться за поворотом.
Дома воздух сотрясался от дедова храпа. Я прошел в свою спальню и, не раздеваясь, повалился на постель. Внезапно пришло понимание того, что я не смогу утром заболеть. Я уже сел в этот поезд на Сахалин, и он увозит меня на всех парах от Ильинска, от нашего поселка, от деда, от Гурика… Я поднялся, достал из шкафа рюкзак, кинул туда пару футболок, перемену белья, книжку, наушники, фонарик. Аккуратно сложил и засунул в наружный карман повестку. Затем вышел на кухню, включил свет и сел писать письмо маме.
В окно что-то звонко стукнулось. Я подошел и сквозь собственное отражение в стекле разглядел Гурика, стоящего за забором. Отодвинул ржавый шпингалет и распахнул створку.
– Ты чего ушел? – спросил он.
– Мне вставать рано, – ответил я.
– Ой, да ладно. Успокойся уже. Погеройствовал – и хватит.
– Ты думаешь, мне слабо, да? – разозлился я.
– Ничего я не думаю, – сказал Гурик.
– Ну так я возьму и поеду.
– Ну и дурак будешь, – ответил он.
– Да пошел ты!
Я с треском захлопнул окно, рывком задернул полупрозрачные шторы и вернулся за стол.
Письмо маме не клеилось. Я не знал, что писать. Объяснить, ей, что сподвигло меня на это приключение? Рассказать все как есть или присочинить легенду? Или просто успокоить ее, написать, что со мной ничего не случится? В итоге я наскреб несколько строчек, в которых просил беречь себя и, подумав, добавил еще, что люблю ее. Эта фраза отчего-то далась особенно тяжело. Еще я черканул коротенькую записочку деду с просьбой переслать письмо маме как можно скорее. Оставил все это на столе, вернулся в комнату и до утра разглядывал узорчатый от света и теней потолок.
Электричка прибывала на вокзал Ильинска без четверти девять. Я продрог в холодном и пустом вагоне, хотелось спать, но глаза как будто остекленели после бессонной ночи и отказывались закрываться. Кроме того, я боялся случайно пропустить свою станцию.
Возле здания вокзала под часами уже собралась порядочная толпа. Парни и мужчины постарше топтались возле входа, зевали и пили кофе из бумажных стаканчиков. Руководил добровольцами усатый мужчина в форме – как раз такой, какой, по моему представлению, должен был встретить меня на пункте записи. Я направился прямиком к нему и протянул ему повестку.
– Та-ак-с… – он забегал глазами по списку, закрепленному на дермантиновом планшете. – Гаспарян Гурген… – и несколько раз поднял на меня глаза, сверяясь с фото.