Людочка все свое время проводила за починкой сломанных вещей. Приходила из школы и садилась зашивать платье – его край зацепился за гвоздь, торчащий в заборе. Клеила чашки, блюдца, вазочки и статуэтки, которых, как назло, в квартире было огромное количество. Мама, казалось, любила посуду больше всего на свете. Людочка все понимала, ведь мама посуду расписывала, выводя тонкой кисточкой по выпуклому боку изящной кофейной чашки изогнутые ментоловые лепесточки и пенистые розовые цветы. Это была ее работа, и мама гордилась тем, что она украшает мир своими художествами.
– Смотри, вроде чашка как чашка, тарелка как тарелка, а капни на нее немного краски, и вот она уже расцвела, – говорила мама.
А Людочка сидела тихо в углу, стараясь не шелохнуться. Сделай она хоть одно движение – и эта тарелочка, которую мама бережно держит в ладонях, прыгнет на девочку и отскочит, разлетаясь на треугольники осколков.
В комнате Людочки стоял высокий стеллаж, она его называла «кладбище разбитой посуды»: на верхних полках лежали уже склеенные, кое-как реанимированные жертвы, а на нижних – все то, что еще предстояло оживить. Мама не позволяла вещам уйти в вечный покой мусорного ведра, заставляла Людочку возрождать то, что она испортила.
– Иначе ты так и вырастешь неуклюжей медведицей, которая рушит все вокруг себя, – говорила строго и совала в нос очередную раскрошенную вазочку.
И девочка шла в комнату и там, низко склонив голову над останками вазы, ржавой струйкой клея пыталась возродить побитое существо.
«Они живые, а ты их убиваешь», – мама всегда так говорила про посуду, холодные предметы были для нее словно люди. Весь дом был наполнен этими живыми существами. Мамины друзья и знакомые знали, что Рая обожает фарфор и стекло – неважно, это фигурка девочки в платье на плоской подставке или пузатый графин. Все тащилось в праздничных пакетах вместо печенья и тортов, вместо охапок цветов и вкусностей. Даже Людочке на день рождения дарили не пластмассовых кукол и плюшевых игрушек, а наборы посуды – «на свадьбу». Мама радовалась и тут же оповещала гостей, что Людочка все равно разобьет, она у нас «слон в посудной лавке, оправдывает фамилию». «Слонина» и правда звучало как «слониха», девочка это понимала. В школе ее так и звали. Она не обижалась, привыкла.
Людочка обреченно кивала, брала подарок и старалась тут же его поставить на пол, засунуть под стул да убежать к праздничному столу. Чтобы, пока гости не расселись по местам, не забренчали ложками и бокалами, поздравляя именинницу, схватить кусочек колбасы, запихнуть в рот дольку апельсина, собрать горошек пухлыми пальцами – и в рот, пока все снова не стало крошиться и ломаться вокруг нее. Пока праздник не будет безнадежно испорчен Людочкиной неуклюжестью.
И ходить в гости Людочка не любила. У тети Вали, маминой подруги, разбила старинные часы. Деревянная башенка с круглым циферблатом и громкими стрелками, словно маяк, привлекала внимание, и Людочку так и тянуло потрогать гладкое дерево, прислонить ухо к корпусу часов и послушать мерное гудение внутри. Людочке тогда было семь, и ей подумалось, что внутри живет гном. Она постучала костяшками пальцев по дереву, пытаясь его выманить. А циферблат раз – и выскочил на нее, упал на пол. Людочка взяла хрупкий купол в руки, пыталась прикрепить его обратно, задела стрелку, та тоже отвалилась. Тогда впервые мама отлупила Людочку тонким кожаным ремешком по рукам. Тетя Валя охала и причитала. Ей было очень жаль эти часы.
Людочке тоже было очень жаль, что она портила все вокруг. Саму ее жалел только дедушка, ворча, что если бы у Раи был муж, а у Люды отец, все было бы иначе. «Рая, дурью маешься, со своими тарелками и чашками носишься, лучше бы отца девочке нашла». Где папка – Люда не знала. У нее всегда была только мама.
Олин папа пил, а Катин водил в зоопарк и вообще, кажется, был лучшим отцом на свете. У некоторых одноклассниц, как и у Люды, отцов не было. Люда старалась не думать о том, было бы ей лучше с папой или нет. Некогда было. Она клеила и зашивала, штопала и собирала разбитые части хрупкой вселенной.
Единственное, чего хотела Люда, – это стать меньше, тоньше, незаметнее, а еще лучше быть бесплотной, чтобы любой предмет проникал в нее, будто в желе, а не отскакивал, как от стены.
Но вот незадача – Людочка была крупной девочкой, круглой, сдобной. Пышные руки, ноги, все кругловатое, мягкое, но при всей этой неповоротливости Людочка казалась весьма милой и славной девчушкой. Очарование пропадало, стоило ей разнести вдребезги предметный мир.