А когда совсем стемнело, Костя взял ее ладонь и повел за собой. Она шла за ним, словно корова на поводке, и отчего-то было странно тепло и приятно где-то внутри. В грязном лифте они целовались. Его руки проникли под рубашку, пальцы барабанили по груди – Людочка задержала дыхание, стало страшно, что Костя отпрянет, засмеется: слишком толстая, слишком мягкая… Он же задышал в ухо:
– Какая ты классная…
Они ввалились к нему домой запыхавшиеся, желая поскорее сорвать одежду. Костя скидывал кеды, а Людочка замерла в прихожей, с ужасом оглядывая пространство: диван, огромный дубовый шкаф с книгами и безделушками, а возле окна стояла ваза – огромная, пузатая, с легкой надглазурной росписью. Людочка впилась в нее глазами, восхищаясь рисунком и ужасаясь одновременно ее хрупкостью. А Костя уже тянул ее туда, на диван, прямо к вазе, которая, Людочка это точно знала, доживала свои последние минуты.
– Нет, нет, давай тут, – она притянула Костю к себе, стала снимать юбку, торопливо, неуклюже, бормоча про себя: «Только не туда, только не в комнату».
Костя засмеялся:
– Я думал, ты неопытная, – он чуть не упал, схватился за шкаф, – а ты вон какая!
Все закончилось быстро, словно пронесся поезд мимо старой станции, слегка позвякивая корпусом и дребезжа колесами. Перехватило дыхание, и было страшно, что тебя снесет воздушной волной, а потом раз – и снова тишина, и слышно, как поют птицы. Людочка смотрела на стену перед собой, думая, как бы теперь сбежать побыстрее домой. А Костя чмокнул ее в нос и протянул ей рубашку.
– Ух! – тряхнул лохматой головой. – А теперь надо выпить. Ползи на диван, я притащу шампанское.
Людочка замерла с рубашкой в руке. Она смотрела на вазу, и ей казалось, ваза тоже смотрит на нее – строго, как учительница, молчаливо с укором, осознавая, что Людочка-то – девочка-слон. Людочка медленно набросила рубашку на голое тело и аккуратно сделала шаг вперед. «Нет, надо уходить, я так не могу», – думала и совсем не знала, что делать. Костя ей нравился, и так не хотелось возвращаться домой к вечно недовольной маме и кладбищу поломанных предметов. А вот броситься на диван, поджать колени, пить шампанское и смотреть в его глаза, болтая ни о чем, – безумно хотелось.
Людочка все-таки вошла. А Костя крикнул из кухни:
– Прикинь, клубника есть! Мы прям романтику устроим!
Он шуршал пакетами, хлопал дверцей холодильника, а Людочка тихой кошкой медленно входила в комнату. Она присела на диван, выдохнула. Ваза стояла в двух шагах и была еще жива.
Костя впорхнул в комнату – в одной руке бокалы, в другой – тарелка с клубникой, плюхнул все на диван и убежал на кухню. Людочка поискала глазами столик – есть клубнику на диване не хотелось, боялась испачкать.
– Та-дам! – Костя откупорил шампанское, и тонкая пенистая струйка потекла по зеленому стеклу. – Так, там, за тобой в углу, столик сложен, подай-ка.
И Людочка послушно встала, чтобы взять сложенный столик, и, конечно же, задела вазу… «Очень хрупкий фарфор», – услышала она голос мамы.
«Три крупных, два средних, один маленький, и немного совсем мелких», – Людочка подсчитала разбитые части и стала ползать по полу, собирая пухленькими пальчиками осколки, чтобы тут же все склеить.
– Я… Прости, пожалуйста, прости… Я все исправлю, у меня есть… и даже иголки с нитками, все-все есть, я умею, – она плакала, запиналась, задыхалась.
– Эй, эй! – Костя подлетел к Людочке и стал поднимать ее с колен. – Ты чего?!
Она хотела сказать ему, что понимает, с такими, как она, невозможно быть вместе, невозможно трахаться, а любить – тем более… Она слониха, уродина, мама всегда это говорила, а Людочка думала, что вырастет – и все изменится. А ничего не меняется. Но у нее есть клей, тюбик всегда с нею, чтобы клеить и восстанавливать… Костя бросился вон из комнаты и вернулся с огромным черным пакетом.
– Я могу ее починить…
– Да черт с ней. Это всего лишь вещь, – он побросал осколки в пакет и швырнул его в прихожую.
Людочка смотрела на мусорный пакет и ощущала себя пугающе странно. «Это всего лишь вещь» – кололо в висок. И мир закачался, словно кораблик-карусель из детского парка, и вся ее жизнь закачалась, и стало чертовски тоскливо, до тошноты. Все, оказывается, может быть совершенно иначе…
– А у меня клей был…
Костя засмеялся. Людочка помедлила, задумчиво слушая его смех, а потом вышла в прихожую, достала из сумки клей, набор иголок с нитками и швырнула в пакет – вдогонку к разбитой вазе.