В той компании юных чудиков с ленточками, фенечками, шнурочками и заморочками он выглядел инородно. Не белой вороной, нет, – редким черным журавлем.
Он зачем-то наведывался туда, где мальчики и девочки, уверенные, что мир лишен любви и только они обладают его тайнами, пили из неказистых рюмок, плакали, смеялись и произносили трагические монологи. Музыка неслась из засыпанного табачным пеплом магнитофона, удивляя вновь пришедших горловым пением или звуками китайских колокольчиков. Небрежно нашинкованная капуста в эмалированной миске возвращала в реальность тех, кто порой терялся в клубах словесного и прочего дыма.
Он приходил раз в две недели, в черном парадном костюме, словно с похорон или свадьбы. Приносил еду и напитки обычных людей: шоколад, апельсины, сыр, вино. Мальчики и девочки набор этот слегка презирали, но молча ели и пили.
Он садился к столу, спиной к распахнутой в любую погоду форточке, и начинал говорить. Руками помогал рождению мыслей, которые были похожи на птиц: не уследишь – не поймаешь. Глазами искал восхищенного зрителя – и всегда получал желаемое.
Мое внимание было ему отдано сразу. Смотрела сначала с любопытством, потом с пониманием. Через полгода ночей под форточкой испытала прилив нежности, граничащий с немотой. Говорить не могла. Говорить с ним или, не дай бог, одновременно – значило произвести на свет чушь, прервать полет.
Простая смертная не имела права говорить с королем. Он заговорил с ней сам.
Это случилось зимней ночью – под форточкой остались только мы вдвоем. Он много выпил, выглядел, как настоящий философ, – сосредоточенным. И вдруг спросил:
– Почему ты все время молчишь?
Я не ответила – задохнулась от испуга. Он подождал, не дождался ни слова и снова спросил:
– Ты уедешь со мной?
Я кивнула. Да. Куда захочешь.
Ночной город был похож на детскую карусель – такси, круговерть огней, жар темноты. Он успевал целовать меня и диктовать водителю: налево, направо, прямо, стой, спасибо, сдачи не надо, идем. Не сразу поняла, что «идем» было сказано мне – когда летишь, не надо ходить.
Он привел меня в темную квартиру, где меня встретили тысячи книг, – пестрыми клиньями они уходили куда-то вверх и вдаль. Только короли столько читают – вот он, королевский дворец. И вот он – король, ходит по ковру, задергивает шторы, расстилает постель, напевает себе что-то под нос, трет щеки.
Я видела, как он устал, сбрасывая ненужный черный костюм. Мне хотелось рассказать, как я благодарна ему за доверие, за простоту, за свои чувства – рассказать словами, настоящими словами!
Протяни руку, скажи хоть слово. Об этом я мечтала – сказать ему слово о себе и о нем.
Когда я открыла рот, чтобы начать песню, достойную короля, он бросил:
– Раздевайся.
Слова отяжелели. Застряли в горле, острым камнем протиснулось только:
– Зачем?
– Чтобы спать, – ответил король.
В ту ночь он вбивал окаменевшие слова в меня так старательно, что они превратились в пыль. Утром опять рассказывал что-то, отправлял птиц в полет. Но я больше не слышала. Оглохла.
С тех пор пыль поднимается в моей голове каждый раз, когда я вижу особ королевской крови под любой открытой форточкой.
Алла Ботвич
Крыжовник
Не отпускает меня крыжовник. Пальцы – ай! – в невидимых колючках. На запястьях царапины покрупнее, от шипов. Собирай-собирай, урожай кислый, холодного лета.
Если дождь в понедельник пошел, то, считай, до четверга, не меньше. Трава в холодных каплях, сапоги резиновые, дорогу разнесло, велик скучает, руки зябнут. Пусто под березой возле пруда. Пусто на тарзанке. Мостки скользкие покосились. Время ходить по домам, на чердаке сидеть, время секретов.
– Он хочет, ну это…
– Ты что, не надо!
– А Машка давно уже!
– Маша на два года же старше, а тебе, как Джульетте…
– Кому?
– Не важно, не надо, это вредно, когда рано.
– С чего ты взяла?
– Ну-у…
– Не нуди, я не решила еще.
Пыль от сена лезет в нос, дождь барабанит по рубероиду. Спи, спи. Вечером над лесом рыжая полоса в тонких обрывках отстающих облаков. Значит, завтра хорошая погода.
К лесному ручью дорога недолгая, бесполезная: ни грибов, ни ягод нет. Да и сам ручей – ледяная змейка, пить можно, а воды не набрать в канистру, слишком мелко. Только камни разноцветные на дне, а вытащишь – обычный, серый.
– Больно было?
– Не очень.
– Вы теперь что? Поженитесь?
– Не знаю, ему же в армию скоро, а мне что, сидеть ждать?
– Но…
– И вообще, он слюнявый такой, язык как каша.
– Буэ…