– Ты видела, к Машке брат старший приехал. Костер вечером будет.
– Меня бабушка надолго не отпустит.
– Я скажу, что мы тебя обратно проводим.
Костер трещит на притоптанном пятаке между скатом к пруду и началом старого кладбища. Там давно не хоронят, часть могил заросла горькой травой, часть еще держится. Приходят из соседнего села старушки, кряхтят, расчищают могилки. Дедки красят заборчики вонючей краской, прибивают новые доски на трухлявые столбики скамеек.
На этом кладбище даже ночью не страшно, хоть тысячу историй про мертвяков расскажи. Страшнее смотреть сквозь дым костра на Машкиного брата: большие кисти, острый подбородок, глаза горючие, быстрые – а ну как в ответ глянет.
На костре на палочках обугливается шкурка безвкусных сосисок из привокзального магазина, хлеб да соль на газете да бутылка дешевого кетчупа, а в кустах бутылка водки – уже пустая. Вторая как раз по кружкам алюминиевым разливается.
– Давай твою.
– Не, я не буду.
– Хорош кампанию обламывать.
– Не хочу.
– Отстань ты, она маленькая еще, за ней бабушка придет.
– Так мы и бабушке нальем!
– Не надо!
– Да шучу я! Садись, не дергайся, опрокинешь.
Трясущимися руками чаю налить. Зубы о бортик кружки – стук. Даром что чай любимый, дымный, со смородиновым листом, кусочком сахара и к нему печенье «Овсяное», крошащееся.
Санька вдруг как вскочит и прямо к кладбищу кинулась. Слышно, как там ее выворачивает.
– Чего это она? Может, сосиски?
– Не, я уже четыре съел, нормальные.
– Она ж не пила почти… Эй! Ты там как?
– Хреново что-то, пойду пройдусь, мелкую провожу.
Луна молодая, а лето уже состарилось. Пахнет дальним костром, пахнет мелкими подорожными цветами. Санька на минуту берет меня за руку. Ладонь влажная, дрожит.
Конец августа. Деревня пустая, все разъехались, книжки прочитаны-перечитаны. Осталось только варенье варить. Бабушка погнала в дальний угол сада, там самый большой куст крыжовника. Собираю, ос отгоняю. Санька раньше времени уехала, обещала же до сентября быть. Собираю, кусаю кислые ягоды. Машкин брат от военкомата бегает, никто не знает, где он. Собираю, ладони царапаю. На чердак тошно лезть, там до сих пор Санькина заколка валяется.
Не отпускает меня крыжовник – лета глаза прозрачные.
Артем Сошников
Отличный день, чтобы стать мужчиной
Люди постарше врали Валере чуть ли не с рождения. Сначала солнышко у них каждый вечер ложилось баиньки, а непослушных детей отдавали бабайке, затем бабушка внезапно улетела на другую планету – и не просто улетела, а прихватила по ошибке дедушкины запасы суперсилы. Дедушка загрустил, пропадал с мужиками в гараже, приходил уставший, шатался и не мог говорить. Родители укладывали его в комнату отдыхать.
Валера рос и умнел, ложь окружающих мельчала, но оставалась низменной. Рыжий хулиган Санек отбирал велосипед «на пару кружочков», авторитет Сыня с корешами посылали Валеру в магазин («подкинь свояка, по-братски»), а затем прогоняли и обзывали шнырем. В 2001 году старшая сестра ударилась лицом о дверцу шкафа, потянувшись за мукой, после чего пришла к родителям, держа за руки двух детей, и они целый месяц жили в Валериной спальне.
А уж сколько… Лет, наверное, с двенадцати, пацаны рассказывали Валере о первом разе – событии, которое моментально делало из мальчишки мужчину. И вот теперь, за три дня до собственного двадцатилетия, Валера сидел на лавочке в заснеженном дворе, бездумно переключал песни на плеере и недоумевал: его что, и тут развели?
Час назад он лишился девственности, и ничего не изменилось. Что именно должно было измениться внутри или вокруг него, Валера не знал, просто ожидание настолько сильно не совпало с реальностью, что он даже заподозрил партнершу в несостоятельности. Ну или себя. Ну или обоих, раз уж первый раз получился настолько нелепым.
Начнем с того, что технически Валера девушку невинности не лишил. Кровь не потекла, раз. Ей стало больно, и она попросила прекратить, два. Валера все равно прекратил бы, потому что кончил прямо во время просьбы. Три.
А самое главное – всю дорогу было как-то неуютно и неловко, непонятно, зачем ради этого странного процесса нужно было столько лебезить и выделываться, дарить цветы и вникать в неинтересные разговоры. Ну разве что теперь на посиделках с друзьями можно не напрягаться, спокойно кивнуть: да, мол, было. Я ж не лох какой-то – дрочить в двадцать лет!
На самом деле друзья догадывались о затянувшейся девственности Валеры, но помалкивали – то ли из уважения, то ли из жалости. О причинах Валеру не спрашивали, а первым он этот разговор никогда в жизни бы не завел, хотя сам для себя понял еще на первом курсе: абы с кем трахаться его не тянет, а красивые девушки на Валеру внимания не обращали. К нему липли две однокурсницы, но первой не повезло с лицом – уж больно оно было тюркское и деревенское, с раскосыми скулами и мелкими свиными глазками. Против малых народов Поволжья Валерка ничего не имел, но сам засматривался исключительно на славянок: голубые глаза, русые волосы… Вторая вроде бы соответствовала его вкусам, но на лбу у нее блестела россыпь крупных прыщей, так что Валера предпочитал первому сексу одинокие фантазии. Благо интернет-трафик в локальной сети был безлимитным и соседи по району охотно раздавали друг другу гигабайты порнухи.