– Постой, – Валера отстраняет Полину от себя.
– Я могу повернуться, – с готовностью говорит Полина. Она знает, что чаще всего просят клиенты.
– Нет-нет, – Валера поднимается, – забей. Я пойду. Извини.
– Да ты чего, – голая Полина поднимается с кровати, – давай на коленях попробуем, у зеркала…
– Дело не в тебе, – Валера достает из кармана рубашки четыре с половиной тысячи рублей, кладет их на тумбочку, – вот деньги. Спасибо.
Полина пожимает плечами, Валера застегивает ширинку, накидывает рубашку и быстро шагает в прихожую, обувает свои пыльные кроссовки. Она выходит к нему уже одетая, в халате, с пачкой сигарет в руках. Он разгибается и смотрит на нее еще раз. Очень хочется спросить, зачем ей это, такой молодой и красивой. Но она все равно не ответит, это ужасно пошло – откровенничать с клиентом, откровенничать с проституткой, нарушить спектакль, вернуть в эту квартиру жизнь.
– Извини еще раз. Я пошел, – Валера щелкает замком, хотя понятия не имеет, как он открывается, дергает ручку, и дверь неожиданно поддается, словно Валера заплатил не только за секс, но и за стопроцентное разрешение любых возникающих проблем.
Ждать лифта невыносимо, поэтому он решает спуститься по лестнице. Валера толкает дверь и чуть не задевает курящего на балконе парнишку. Парнишка смотрит на Валеру, и он прячет взгляд, будто бы этот паренек тоже знает – видел, как Валера лежал на кровати, откинувшись на подушку, со спущенными боксерами и неснятыми носками. Валера быстро проходит мимо и поворачивает на лестницу, тянет дверь на себя. На лестнице прохладно и тихо, Валера начинает перебирать ступеньки ногами и понимает, что дверь хлопнула за спиной только сейчас, намного позже, чем он ожидал. Валера оборачивается – пацан стоит на пролет выше.
– Эй, слышь!
– М-м?
– Ты от Юльки?
– Нет.
– Я следил. Она зашла в ту же квартиру.
Парнишка медленно двигается к Валере вниз.
– Я ее парень.
– Слушай, – говорит Валера максимально спокойно, стараясь не выдавать легкого волнения, – я не знаю, о ком ты, я был у девушки, но ее зовут не Юля. Ее зовут Полин…
В этот момент парень прыгает через несколько ступенек на площадку, которая сжимается до бетонного стакана в пол квадратных метра. Валера инстинктивно ловит ногу пацана и дергает ее вверх, отпрыгивает в угол. Парень шлепается на пол и не встает, рядом с ним звякает о ступени телескопическая дубинка. Не давая противнику встать, Валера наступает пацану на лицо, лупит его ногой по спине.
– Хватит! Все! Не надо! – испуганно кричит парнишка, всхлипывая, не успевая закрывать отбитые части тела.
Валера отбрасывает носком кроссовки дубинку на один пролет вниз.
– У нее есть татуировки?! – кричит он пацану, нагнувшись. – Не шевелись! – Легонько пробивает ему кулаком по виску, заметив, что пацан пытается поднять голову.
– Есть! Есть!
– «Сердце справа»?!
– Да!
Валера разгибается, вытирает испарину со лба. Парень лежит на полу и мелко трясется.
– Она проститутка, долбоеб, – спокойно говорит пацану Валера, – четыре пятьсот в час.
И уходит, больше не смотрит на этого глупого студентика, как можно быстрее сбегает вниз по лестнице и толкает двери на первом этаже.
Двор по-прежнему живет своей жизнью. Солнце слепит привыкшие к подъездной темноте глаза, вокруг визжат на площадке дети, где-то вдали сигналят раздраженные автомобилисты. Валера проходит под высокой аркой, замечает идущего навстречу нервного мужичка, который дышит в ладошку – проверяет дыхание, заправляет выбивающуюся то и дело из джинсов рубашку. Валера переводит скучающий взгляд наверх. Там, над аркой, – редкое петербургское небо без единого облака.
Какой хороший день. Самое то, чтобы наконец-то стать мужчиной.
Часть II. Жизнь
Надежда Алексеева
Вечеринка с карликами
«Видала я карликов и побольше! Ты, что ли, Явен? Давай на сцену: ребята ждут», – пока тетя Надя водила шваброй, я не поднимал ног. При росте сто тридцать сантиметров так и сидел на стуле куклой. Вглядывался в зеркало в гримерке: как я тут очутился? Кроме ботинок (я носил взрослый, тридцать девятый), все в прежней жизни казалось незначительным. Меня не замечали, а заметив – боялись встретиться со мной взглядом.
Я родился первого апреля, и каждый год в этот день мама зарубками на двери в кухню обозначала мой рост, а от отца особенно сильно несло водкой. Царапинки на косяке жались друг к другу, и я после куска торта с розочкой прятался в шкафу. Но и там меня догоняли крики «ублюдок», «лилипута родила», удары отцовских тапок по полу в кухне, гулкий шлеп и «не надо, Паша» – мамин плач. Полоска света падала на мои ладони: такими не то что маму не уберечь, уши-то толком не закрыть. После вспышки отец метался по квартире, дымил сигаретой, гвоздил дверьми (кухонной особо доставалось), уходил, пропадал. А мама, прикрывая багровую щеку, выпускала меня из шкафа, сгребала в охапку, укачивала.