Как плешивый голубь-доходяга, кошусь на дерущихся, понимая, что вычеркнут из стаи. Меня не отгонят от рассыпанного пшена – проигнорируют. Сомкнутся плотными рядами и будут клевать свою веселую жизнь, пока я ковыляю поодаль, подпрыгивая на кривых лапках, стараясь заглянуть им, главным, через плечо. Никто не обернется. А я доживу, что отмерено, на задворках, перебиваясь помоями по ночам. Вскоре глаза закроет пелена, тело окостенеет, крылья навсегда сомкнутся за спиной. Стая не заметит: меня еще в школе погребли заживо. Все кроме мамы, которая больше не может прятать меня в шкафу.
Отчаяние ледяным рыбьим хвостом трепыхалось в желудке, в горле першило, глаза щипало. Не в силах унять слезы, я вскочил на трон и закричал: «Да посмотрите же на меня!» Десять пар глаз уставились на меня. Медленно, будто впервые в жизни, я сомкнул челюсти, сглотнул, выпрямил спину. Хотелось выхрипеть им боль за все праздники, на которые меня не приглашали. Но ярость утихла, а они все еще таращились: ждали, что скажу.
Забор из девичьих ног закрыл мне путь к бегству. Не перелезать же через них, в самом деле? Всплыл анекдот про двух карликов, скачущих вдоль барной стойки, – тот, что я последним записал в дневник. Там один карлик подпрыгивал и требовал пива, а второй, с другой стороны «баррикады», вопил в прыжке: «Какого вам? Темного? Светлого?» Вспомнил, как смеялся один. Край одиночества – это когда некому рассказать шутку. И теперь, чтобы не разреветься, я сыграл эту сценку в лицах.
Хохот.
Пока прыгал, прожектор в кафе освещал все мое тело. Лицо покрыл горячий румянец, но в шкаф я вернуться не мог. Не сейчас. Впервые в жизни люди смеялись над тем, что я говорил и что делал. А не над ошибкой природы в штанах, вдвое короче положенных.
Вскоре подруги засобирались в караоке. Те, что дрались, оправляли друг другу платья.
Тогда я и решил стать комиком, стендапером. И больше никогда не влезать ни в шкаф, ни в камзол. Баек в дневнике – на сотню девичников с драками. Выговориться, еще раз поймать свое отражение в чужих глазах. Ведь я и в зеркало-то со школы не смотрелся.
Ходил на открытые микрофоны. Когда не брали – выступал в забегаловке, где меня ставили на барный стул. Я рассказывал про жизнь с высоты ста тридцати сантиметров. Это как перегородка вашего балкона: вам по пояс, мне – по шею. Вид другой, но глаза у меня такие же.
Мне не платили, но перепадали чаевые: маме на лекарства и еду хватало. Я пока не говорил ей, что будка закрылась и ее сын теперь Явен, комик-стендапер, переписавший карлика Веню. Человек, от которого уже не отводят взгляд.
Через год после «вечеринки с карликами» позвали в ТВ-шоу. Послушали, попрыскали смехом, выделили гримерку с зеркалом в 14 желтых лампочек. В их свете я и разглядывал себя, когда тетя Надя сделала пируэт шваброй, скрипнула дверью на прощанье. Достал носовой платок, вытер лоб, руки. Вышел на сцену и в луче софита первым делом протер микрофон – знаете, сцена уравнивает: даже большие артисты держат микрофон потными руками.
Евгения Овчинникова
«Веселый Эрот»
«Веселый Эрот» («грустный задрот», шутил Вася) был в нескольких остановках. Я выходила из дома в девять, садилась на трамвай и ехала в соседний район: серые многоэтажки, чахлые деревья, вытертая трава. На первом этаже дома-корабля светилась вывеска магазина «Веселый Эрот» – жирный неоновый младенец щурил азиатские глаза и целился из лука в дыру на асфальте.
Я открывала магазин своим ключом, протирала пол, проверяла, все ли висит согласно ценникам, – покупатели были невнимательны и могли положить упаковку с анальными шариками на стенд искусственных вагин. Потом шла в подсобку, надевала розовый костюм в облипку, юбку из тюля, подводила глаза голубыми тенями, цепляла на голову ободок с антенками, а на спину – бабочкины крылья. И к открытию, к десяти, стояла на кассе, готовая воскликнуть: «Добро пожаловать в „Веселый Эрот“!», как только звякнет дверной колокольчик.
Я прошла собеседование, чтобы попасть в секс-шоп. Владелец смотрел, не смущаюсь ли я слов «кунилингус», «фаллоимитатор», «вагинальное кольцо». Я была девственницей, но не смущалась – нужны были деньги. Владельца звали Артур. Его капризная жена названивала каждые десять минут и истерила в трубку. Вероятно, от этого его правый глаз косил, и каждый раз я терялась, не понимая, в какой из них смотреть. Он водил меня по магазину, показывал ассортимент и четко называл каждый товар:
– Вот это – вакуумная помпа. Помнишь, для чего?
– Для увеличения пениса! – резво отвечала я. – А это?