Класс захихикал.
– Что?
– Он был в рюкзаке, а потом исчез. Есть вероятность, что в нем образовалась черная дыра. Но доказать этого не могу. Мало данных.
Класс захихикал снова. Директор схватила меня за воротник так, что я почувствовал, как ноги отрываются от земли.
– Все. Это последняя капля, слышишь, Сидорин? Ты в первом классе устраиваешь поджог. А что дальше? Убийство, тюрьма?
– Я уже в тюрьме.
– Значит так, умник. Жду завтра твоих родителей у себя.
Семьдесят девять.
Из кабинета Натальи Филипповны вышла мама. Я последовал за ней. Всю дорогу мы шли молча. Когда мы оказались у светофора, моя рука машинально потянулась за ее рукой, но та была непривычно вялая.
Дома мама заплакала. Сказала, что я балбес и совсем не понимаю, что творю. Я сильно разозлился и стал орать, что не люблю ее (хотя на самом деле любил). Она перестала плакать и внимательно посмотрела на меня. Я продолжил орать, что не хочу слушать ее сказки, потому что ими она испортила мне жизнь. Я орал, что теперь я странный, и это из-за нее. Я орал, хотя орать уже не хотелось. Мама встала и вышла из комнаты. Она не хлопнула дверью, нет. Она тихо прикрыла ее.
Девяносто девять.
В девяносто девятом все кончилось. Иногда одно событие цепляется за второе, и ты оказываешься во тьме, не помня дороги назад. Я называю 1999 год нулевой точкой, когда вся жизнь начинает выстраиваться по новому сценарию.
В неснятом сценарии мама, папа и я живем вместе долго и счастливо. Но мне не повезло. В моем сценарии зимой девяносто девятого мы остаемся с папой одни, потому что под колесами Богмашины умирает мама.
Ее тело разрезало на две половинки, как лопатой. Я этого не видел (мне так сказали). А потом были похороны. Я ожидал увидеть одну половинку коричневую. Другую – лиловую. Но в гробу лежала целая женщина. Мне сказали, что это и есть моя мама. Верилось в это с трудом. Но моей мамы с тех пор больше не было. Нигде. Поэтому я им поверил.
Хорошо помню момент, когда научился считать до ста. Это случилось той же зимой. Папа вел меня за руку по магазину и сосредоточенно выбирал консервы.
– Сто.
– Что ты сказал?
– Ничего.
Разочарованию не было предела. Как будто от мира взрослых меня отделяло некое умение. Каждый взрослый умел считать до ста. Я думал, что, как только смогу это сделать, тоже стану взрослым. Но между мной минуту назад и минуту спустя не было никакой разницы.
Сто двадцать один.
Она все не возвращалась. Две тысячи восемь. Три тысячи сто двадцать три. Пятьсот тысяч триста двадцать один. Сначала я считал, чтобы успокоиться, а потом мне стало интересно, до какого числа я могу дойти. Счет пошел на миллионы, и в какой-то момент я начал считать, больше не думая ни о чем.
10434530500342569353543536456464609640960495604626694
Сегодня с утра зарядил дождь. Дождь в городах – это почти бесполезная штука. Он не приносит такой свежести, как на даче. И все же дождь есть дождь.
Я допил кофе и уставился в монитор. Работать больше не хотелось.
– Можно, я сегодня пораньше уйду?
– Сидорин, ну что, опять?
– Да ладно. Я завтра с утра доделаю.
– Клиент ждет правок!
– Дим, не загоняйся. Он же цвет шрифта поменять хотел и градиент другой зафигачить. Я сделаю. Завтра.
– Ладно. Дуй отсюда.
Выйдя из здания, я погрузился в морось. Пожалуй, она мне тоже нравилась. Только сигарета сразу намокла. А еще черви – жаль, но в городе я их совсем не вижу. Даже в дождь, потому что в мокрую погоду они должны вылезать из-под земли. Интересно, слышат ли они сейчас эти капли? Мечтают выползти наружу, лежа там, под толстым слоем асфальта? Или спят своим червивым сном, уже не чувствуя ничего? Тем временем на остановке образовалась давка. Всех прибило под одну крышу. Кто-то тронул меня за рукав.
– Простите.
Это была она. Лицо мокрое. Тушь растеклась. Но я все равно распознал с детства любимые черты. Волосы были немного темнее. Может, из-за дождя? Но в остальном – как две капли воды. Именно такая, как я ее и запомнил.
К остановке подъехал автобус. Это был не мой. Пока я размышлял, по какому маршруту он едет, она пристроилась в очередь в переднюю дверь. Люди давили меня спереди, сзади. Я задыхался, но протискивался вперед. Когда я оказался внутри салона, она уже успела выбрать свободное место у окна и уставиться в него. Это помешало разглядеть ее получше.
Так мы и ехали – она смотрела в окно. А я – на нее. Позади мелькали огни, размазанные водой. Через несколько станций рядом освободилось место. Я сел (несмотря на вздохи бабушек) и продолжил изучать ее профиль. Я больше не стеснялся. Маленькая золотая сережка брякала по ее щеке каждый раз, когда тормозил автобус. Внезапно она повернулась и заговорила: