— Так точно, господин майор!
Мёглих, качаясь около стола, еле удержался, чтобы не упасть, и снова выпрямился.
— К нам идет целая танковая армия с «пантерами» и «тиграми!»
«Понятно, значит, эта бессмыслица зацепилась и в штабе 4-го армейского корпуса, и все напились, чтобы в это поверить».
— Я действительно набрался! Прошу прощения! Все в порядке, ик!
— Тогда прошу господина майора принять на себя командование дивизионной связью.
— Ну хорошо, ну хорошо, мой дорогой. Виссе! Вы сами виноваты в том, что вам приходится уехать. Сейчас героев утаскивают даже из штабов! Разумеется, сначала берут из списка молодых маршевиков, прошедших обучение! Тем не менее, слушайте, Виссе, у вас была масса покровителей, я могу сообщить вам тех, кто мог бы помочь вам остаться в тепленьком местечке. Если бы вы вчера приняли приглашение и пили с нами, то остались бы у нас. Теперь нужно держаться всем вместе.
Он снова вспоминает что-то и начинает кружить по бункеру, качая головой и оглушительно хохоча.
— Это действительно был потрясающий Новый год. Весь алфавит мертвецки пьяный. Командующий генерал на пузе под столом. Если бы у солдат там, наверху, тоже было что выпить, то русские могли бы погрузить нас всех на санки и увезти!
— Радуйтесь, что можете остаться здесь, и держите позиции, пока сможете! — говорит Виссе на прощание. Им суждено держать эти позиции вечно.
Виссе несколько раз торопит Кремера.
— Если вы будете продолжать так копаться, то до сумерек не успеете вернуться в Басаргино!
Унтер-офицер ничего не слышит, не торопится и величаво выплывает из бункера. В аэропорту Питомника суеты нет. Но сердце армии бьется с перебоями.
Путь вдоль кольцевой дороги разъезжен сильнее. От вагонов на путях остались только стальные остовы. Каждая деревяшка была оторвана расположенными здесь тыловыми частями и сожжена в кострах. Гумрак мрачен, грязен и закопчен. Они пересекают кольцевую дорогу. Добротно, с настоящей церковью посредине, пересеченное двумя широкими улицами, которые скрещиваются между собой, с дымами из печных труб стоит Городище.
Недалеко отсюда, на пологой горбушкой высотке, бесконечными рядами деревянных крестов расположено кладбище героев Сталинграда. Мертвые смогли то, что не удалось живым: они укрепились в Сталинграде.
В деревянных домах Городища все еще живут русские. Маленькие окошки, в которых каждая щель тщательно законопачена газетной бумагой, расписаны узорами от мороза. На перекрестке перед городком стоит щит-указатель пфальцской и рейнландской дивизии с тактическим знаком в виде лотарингского двойного креста. На восточном краю городка располагается штаб дивизии.
Здесь все похоже на растревоженный муравейник. Из отверстий бункера тяжело нагруженные личным имуществом, выскакивают штабные офицеры всех рангов, чтобы, перегоняя друг друга, снова исчезнуть в другом бункере. Несколько грузовиков под личным наблюдением офицеров загружаются ящиками и чемоданами.
Виссе спрашивает лейтенанта, который, засунув руки в карманы» созерцает весь этот цирк.
— Что здесь такое происходит? — интересуется Виссе. — Что, наводят порядок?
— К сожалению, уборку проводим не мы, господин капитан!
— Так что, они хотят показать нам пример и решили на свой страх и риск предпринять попытку прорыва, во главе со штабом?
— Можно сказать, что они показывают нам, как это делается! Уничтожить дивизию так, чтоб деталей один штаб, а потом домой, в рейх, с нас хватит! Господа вылетают! Переформирование дивизии! Им надоело!
Не охваченный этой суетой, на столе сидит майор 1-й пехотной дивизии.
— Приветствую вас, господин Виссе! Извините, что я быстро с вами расправлюсь! — Он указывает на гору бумаг. — Ужасно много работы. Мы наследуем все добро расформированной дивизии. Мне нужно проработать документы из этой кучи, которая нам досталась!
— Я хочу подчеркнуть, что оставляемые нами приборы частично первоклассные, а не мусор! — кряхтел обер-лейтенант, пытающийся засунуть еще несколько бутылок шнапса и несколько банок консервов в битком набитый железный ящик.
Майор не отвечает. Он только многозначительно смотрит на Виссе. Оба думают одно и то же. «Ну, братцы! Вам бесконечно повезло, что удается выйти из «котла». Если бы я уезжал отсюда, то все, вплоть до последней рубашки, последнюю сигарету и самый последний кусок хлеба оставил бы голодающим и замерзающим товарищам, а эти свиньи еще забирают с собой жратву, шнапс, меховые шубы и меховые сапоги. И нет никого, кто мог бы просмотреть их багаж, повесить им на шеи соответствующие таблички «Вредитель» или «Вор, ворующий у товарищей» и провести их так вдоль строя. А простые солдаты, которые, почти обезумев от голода, крадут кусочек хлеба, идут под расстрел».