Тем не менее, фон Манштейн освободил танковые силы Гота для разблокирования Сталинграда. Так же как он неофициально убеждал Паулюса в телефонных разговорах предпринять прорыв на свой страх и риск и последовать примеру группы армий «А», так и сейчас он считал, что не следует по-собачьи слепо придерживаться приказа фюрера — держаться за Сталинград.
Наконец, Манштейн приказал готовиться к прорыву. Вечером 20 декабря он запросил Паулюса, готов ли он в течение ближайших 24 часов прорвать «котел» изнутри и пробиваться к Готу.
Поставленный перед альтернативой и несмотря на то, что это был последний шанс для его армии, Паулюс уклонялся от решения.
Виссе вернул полковнику русскую листовку.
— Если предаваться маленьким фантазиям, то содержание этой листовки верно, господин полковник!
Чтобы сказать хоть что-то положительное и немного ободрить полковника и собравшихся вокруг него молодых офицеров, он рассказывает, что 29 декабря Тацинская была снова взята 11-й танковой дивизией.
— Почти без потерь новые танки «тигры» уничтожили 63 боевые машины противника!
— Где расположена Тацинская? — безнадежно комментирует полковник. — Это же в двухстах километрах отсюда.
— У Маныча — в бои должны вступить дивизии СС «Викинг» и «Германия».
— Маныч! Это еще дальше, триста километров от Сталинграда! Короче говоря, наше положение безнадежно! — констатирует полковник. Тем не менее, он и его офицеры принимают это известие мужественно. — У меня, правда, все места командиров батарей заняты! — с сожалением заявляет полковник. — Разумеется, я должен подчиняться приказу. Вы возьмете на себя командование первой батареей части майора Гольца. Ею командует обер-лейтенант Фурман, офицер, который с самого начала войны служит в моем полку и которого я очень ценю! Но приказ есть приказ! Если позволите, господин Виссе, прошу Вас решить этот неумолимый вопрос в согласии с обер-лейтенантом Фурманом и не слишком его оттеснять!
Полковник не возражает также, чтобы Кремер попал в эту батарею вместе с Виссе.
Еще в тот же вечер Виссе докладывается командиру части, командный пункт которого расположен в балке между Сталинградом и Городищем. Лишь недавно получивший повышение майор Гольц встречает Виссе подчеркнуто официально.
— И именно мою часть вы решили избрать полем своей деятельности?
— Я прибыл сюда не в поиске поста, господин майор, а получил сюда назначение! — холодно отвечает Виссе.
— Милостивый государь, вы разговариваете с командиром части, не забывайтесь! — хрипит он. — Я хотел бы добавить, что придаю большое значение выполнению моих приказов и железной дисциплине!
Коротко прощаясь, Виссе произносит довольно громко «Хайль Гитлер!»
Вечером капитан с Кремером сидят на своем новом месте на высоте 104. Цепь высот, находящихся перед городом в степи, по всей своей длине нашпигована бункерами, пулеметными гнездами и артиллерийскими позициями, а также пронизана окопами и блиндажами. Позиции защищены рядами колючей проволоки, разорванной тысячами прямых артиллерийских попаданий.
Когда Виссе прибывает на свою новую батарею, справа, на высоте 107, с восточного берега Волги идет прицельный заградительный огонь русских дальнобойных батарей, которые хорошо замаскированы в густых лесах по ту сторону реки.
Обер-лейтенант Фурман не может скрыть свое недовольство тем, что его, который сражался в этом полку с самого начала, заменяет чужой офицер, к тому же гораздо моложе его.
Он считает Виссе чьим-то протеже, который имеет высоких покровителей в армии и которого хотят поберечь от опасности.
Только когда Виссе заверяет обер-лейтенанта, что он совершенно не просился сюда и что в его прекрасно организованной батарее все останется, как есть, и что он просит обер-лейтенанта о товарищеском и добром сотрудничестве, только тогда тот успокаивается.
— Моя деятельность как командира батареи и так бы не продлилась слишком долго, — утешает себя Фурман, — потому что, как я слышал, капитан Шёндорфер, который был ранен во время летнего наступления, снова пытается перевестись в Сталинград, к своим старым пушкам.
Обер-лейтенант Фурман, офицер-резервист и примерно на 5–6 лет старше Виссе.
— Еще полтора месяца назад эта форма была мне в самый раз, — он сдирает с себя куртку, которая развевается вокруг его широкоплечего тела и в которую вместилось бы двое таких же. — Брюки живут самостоятельной жизнью, я потерял почти двадцать килограммов.