— Хорошо, схожу. А сейчас спи, сон лучше всего лечит.
Утром Костя долго инструктировал ее.
— Увидишь у подъезда или неподалеку машину с мужиками — проходи мимо. Увидишь кого-нибудь на лестнице — сразу уходи, сделай вид, что ошиблась подъездом. В дверь сначала несколько раз позвони, потом открывай. Если кто-то тебе откроет, спроси Борьку Новикова, он в соседнем подъезде живет. Будет правдоподобно.
Она вошла в квартиру, почему-то на цыпочках прошла в большую комнату, направилась к буфету и только хотела открыть нижний ящик, как услышала за спиной смешок. В дверях стоял парень-кавказец, а за ним еще двое здоровенных мужиков.
«Дура, — пронеслось у нее в голове, — дверь не закрыла!»
— Ты кто, девушка?
— Я Антонина.
— Тебя Константин послал?
— Никто меня не посылал.
— На воровку ты не похожа. Поехали!
— Куда это?
— К Косте. Покажешь дорогу.
— Никуда я не поеду.
Сильный удар сбил ее с ног. Потом еще два раза больно пнули ногой. Она громко закричала.
— Теперь поедешь?
— Никуда я не поеду. Хоть убейте.
— Была нужда тебя убивать! Не хочешь — сиди здесь. Он сам к нам приедет. Юра, пристегни ее к батарее, а то очухается — будет на тебя бросаться, я таких знаю.
Она лежала у батареи и смотрела, как они выворачивают ящики буфета и стола, сбрасывают на пол постель, гремят чем-то на кухне.
— Ничего стоящего нет, Анзор. Что она тут хотела взять?
— Это мы скоро узнаем. Вы двое остаетесь. Через каждые пять минут ее бить. Или сама расколется, или приятель ее прибежит.
Прошло полчаса. Тоня уже не чувствовала ни в кровь разбитого, опухшего лица, ни резких болей в животе. Все поглотил панический страх перед следующим избиением. Она смотрела на жуткого рыжего парня, который сидел на стуле, читая журнальчик, и дрожала.
— Ну что, подруга боевая, продолжим или будешь говорить? — Рыжий бросил журнал и поднялся со стула.
— Иди сначала сюда, — крикнул его приятель из кухни, — хороший коньяк нашел. Примем и продолжим.
— Еще пять минут отдохни, — разрешил рыжий.
Из коридора донесся странный звук. Рыжий повернулся и бросился туда, пытаясь что-то выхватить из-под ремня на спине. За его плечом она увидела Петюню, стоящего в дверях. Снова раздался тот же тихий свистящий звук, и рыжий рухнул лицом вниз.
Несколько секунд Антонина смотрела на Петюню, пытаясь улыбнуться, потом потеряла сознание.
Эльвира сидела у окна, в полосе солнечного света, и блаженно жмурилась, радуясь последнему теплу. Уже два дня у нее было отличное настроение: с директрисой помирилась, отчет сдала, долг вернули. И самое главное — Сергей. При воспоминании о нем тепло начинало разливаться в груди. Он, правда, пропал, уже два дня не звонил, но Эльвиру это не очень беспокоило — она понимала, что он приходит в себя после такого свалившего на него события.
«Пусть привыкает к мысли о моей неизбежности. Свыкнется — позвонит».
И тут же раздался звонок.
— Алло, Эля, это почетный бухгалтер говорит.
— Не знаю никакого бухгалтера. Мой друг — почетный гардеробщик.
— Да, да, я перепутал. Именно гардеробщик.
— Ну и что вам угодно? У нас вакансий нет.
— В гардеробе или около тебя?
— В гардеробе. Возле меня еще есть одна — такая большая, большая и очень приятная вакансия, которую ты должен обязательно занять и причем сегодня.
— Именно сегодня?
— Да, мы идем на свадьбу моей подруги.
— Разве еще женятся?
— Представь себе!
— Но, послушай, это, наверное, утомительно и шумно. «Чайка» с куклой на капоте, шампанское на брюках, пьяный дядя, который станет бить посуду.
— Нет, будет очень скромно, молодожены: она — совсем девочка, он — уже в годах и весьма противный мужик; мы с тобой и еще одна пара из нашего отдела.
— Если он противный, зачем она за него выходит?
— А он ей валенки не отдает. Такие хорошие валенки, теплые, прошитые. А он не отдает, пока замуж не выйдет.
— Это серьезная причина. Я тоже хотел украсть твои сапоги, что стояли в коридоре.
— Напрасно ты этого не сделал.
— Знаешь, мне снился сон, что мы с тобой попали в Средневековье.
— И как там?
— Очень холодно и какие-то жуткие рожи, с которыми я разговаривал на ломаном английском языке. То ли рыцари, то ли бандиты.
— Ты плохо говоришь по-английски?
— Нет, это они плохо говорили. И все-таки, давай не пойдем к твоей подруге, которую я никогда в жизни не видел. Впереди три дня этих дурацких праздников. Поедем ко мне на дачу.
— У тебя есть дача?
— Ну, это громко сказано. Просто домик в деревне. От бабушки остался.
— Боже, как мне повезло! Я сейчас позвоню подруге, скажу, чтобы замуж не ходила, а валенки мы ей купим ближе к зиме. И поедем в домик.
— По-моему, у меня на чердаке были вполне приличные валенки.
— Тогда сам бог велел нам поехать. Кстати, скажи, как твоя фамилия?
— С чего ты вдруг заинтересовалась моей фамилией?
— Я же за тебя замуж собираюсь.
— Моя фамилия Буксгевден.
— Врешь!
— А что? Ты не могла бы полюбить человека с фамилией Буксгевден?
— Ни за что! И не уговаривай!
— Не знаю, не знаю. У меня есть еще одна фамилия, так, на всякий случай, но боюсь, она тебе тоже не понравится.
— Говори скорей!
— Она сложная, пишется через черточку.
— Интересно!
— Иван-Сусанин.
— Весьма предостерегающая фамилия для пожилых девушек.
Круглов с Леной сидели в гостях у Лениного деда. Тот заболел, и они пришли его навещать, принесли лимоны, лекарства и свежие газеты. Дед был своего рода знаменитостью в кинематографическом мире. Он уже лет сорок снимался в массовке, но массовке аристократической: вельможа на балу у Ростовых, полковник германского генерального штаба, боярин у Грозного, купец из России, проматывающий состояние в Монте-Карло. Дед был дородный, вальяжный мужчина высокого роста с благородными чертами лица, и это благородство становилось с годами все явственней — то ли в его роду когда-то действительно были аристократы, то ли он так с годами вошел в роль, что это отпечаталось на его лице и в характере. Деда знали все киношные знаменитости, он мог куда угодно достать билеты, и его часто приглашали на всевозможные юбилеи в качестве свадебного генерала. Круглов очень любил бывать здесь. Дед всегда поражал его своими неординарными мыслями и парадоксальным воображением. Они часто играли с ним в какие-то странные словесные игры, по правилам, известным только им.
— Не вовремя я заболел. Мне короля Артура предложили сыграть, — тут же начал дед, как только они вошли.
— Где это?
— В Станиславского балет ставят. Уже примерка была. Накидку с серебряными пряжками сделали. И меч подобрали.
— Эскалибур?
— Ну конечно. Огромный, мне по грудь. Я уже уронил его помрежу на ногу, тот сильно ругался.
— Ты у меня, дед, настоящий король. Скоро выздоровеешь, и мы пойдем на тебя смотреть.
— На репетицию нельзя. А премьера только в январе.
— Ничего, подождем.
— Помреж, которого я чуть не покалечил, очень странный парень. Это он меня нашел. Увидел в каком-то фильме, потом разыскал и заявил, что я вылитый Артур. Как будто он мог его где-нибудь видеть.
— Возможно, — предположил Круглов, — он является ему во сне, требует бросить театр и перейти в управдомы.
— Нет, судя по всему, он парень талантливый. Но странный, может быть, даже сумасшедший. Недавно подошел в буфете, отозвал в сторону и сказал, что если ко мне во втором действии прибудет рыцарь Галахед, или Галахер, не помню точно, и будет жаловаться на сестру, что она, мол, хочет отнять у него родовой замок в Карлионе, который принадлежит ей по праву старшинства, то я должен вот таким жестом руки, — дед плавно повел рукой в сторону, — послать его прочь. Я ему говорю, что в либретто нет никакого Галахера, или Галахеда, и потом, как я пойму, что он мне скажет, ведь в балете никто не разговаривает? И я там ничего не играю и не говорю, а только сижу в углу на троне с важным видом. А он мне отвечает: «Может так случиться, что Галахер (или Галахед), появится и даже заговорит. И тогда ваша задача — вот таким жестом, — он снова повел рукой, — послать его прочь».