– Понимание стабильности материи.
– И как именно этому поможет потускневшее зеркало?
– Если поверхность зеркала может меняться в вакууме, – стала доказывать Карла, – то это не химическая реакция, а нечто более простое. Если расположение светородов в зеркалите меняется под действием света, то нам, вполне вероятно, удастся заполучить отчасти нестабильную систему, доступную с некоторой вероятностью как для манипуляции, так и для изучения.
– В отличие от той, которая может взорваться прямо тебе в лицо. – Ассунто принадлежал школе, убежденной в том, что светороды в конечном счете окажутся простой выдумкой – он предпочитал считать, что материя непрерывна, а не представляет из себя набор дискретных частиц, – но в итоге все-таки подписал разрешение на выдачу шести скупей солярита.
Карла перечитала и подписала правила техники безопасности. Соляритовую лампу нельзя было оставлять без присмотра. Она встала у стола, но, проверяя студенческие работы по оптике, задними глазами продолжала следить за шипящим змеевиком лампы. После первой полудюжины работа стала нудной, но прежде, чем сделать перерыв она заставляла себя работать как можно дольше.
Карле говорили, что пока один из старших экспериментаторов из главного исследовательского комплекса не уйдет на пенсию и не освободит рабочее место, эту тесную мастерскую ей придется делить с архивариусом по имени Онесто. Тем не менее, ей с Онесто обычно удавалось выбрать рабочие смены таким образом, чтобы они почти не перекрывались, стараясь, таким образом, друг другу не мешать; к тому же работа в одиночестве имела свои преимущества.
Когда часы пробили четвертую склянку, она прервалась, чтобы их завести, а затем подошла к буфету и достала мешочек с земляными орехами. Сложив ладонь чашечкой, она высыпала на нее три ароматных лакомства, а затем зажала их в пальцах, чтобы не дать их бодрящему запаху вырваться наружу. Все ее тело трепетало от предвкушения, отгоняя уже начавшую сказываться на ней апатию. Однако Карла довела ощущение времени до настоящего искусства: за мгновение до того, как мышцы ее глотки уже были готовы с жадностью проглотить не приносящую удовлетворения пустоту, она бросила орехи обратно в мешочек и быстро положила его обратно в буфет.
Я их проглотила, – убеждала она себя, вытирая губы рукой и незаметно засовывая три пальца в рот. – А это послевкусие.
Она снова взяла стопку студенческих работ, а затем мельком оглянулась на те, которые уже успела проверить. Мужчины справлялись с заданием лучше женщин, – заметила она, – ненамного и не в каждом конкретном случае, но в целом закономерность была очевидной. Карла раздраженно ударила по боковой поверхности стола; лампа в трех поступях от нее ответила шипением и замерцала. На последнем курсе ей так часто доводилось видеть женщин, не справлявшихся с учебой, что она дала себе обещание не допустить подобного среди собственных студентов. На своих занятиях она всегда подталкивала женщин к тому, чтобы они участвовали в общей работе, чтобы задавали вопросы и отвечали, не проводя весь урок в состоянии голодного оцепенения, но теперь собиралась уделить этому больше внимания и выбирать среди прочих тех, кто уже начинал терять концентрацию.
Тех, кого, вероятно, ждала участь Сильваны.
– Да уж, – пробормотала она. – Тогда я просто стану выдавать мешочки с орехами. Проблема решена.
– Ты уверен, что тебя все устраивает? – спросила Карла у Онесто.
Он осмотрел приспособление с почтительным, но отнюдь не испуганным видом.
– В сомнительном случае я просто затушу пламя, – сказал он, указывая на гасящий рычаг. – Ты ведь всегда сможешь завершить эксперимент при помощи повторного экспонирования, верно?
– Конечно, – ответила Карла. С его стороны было очень мило взять на себя ответственность за лампу; она могла бы привлечь к этому одного из своих студентов, но раз уж Онесто все равно собирался провести время за своим столом, находясь от лампы всего в нескольких поступях, решение было не лишено смысла.
– Ты сегодня вечером встречаешься со своим ко? – спросил он, изо всех сил делая вид, что этот вопрос для него – лишь часть непринужденного светского разговора.
– Нет, через пару дней, – Карла не скрывала своих планов; она надеялась, что люди чаще станут следовать той же самой стратегии, но большинство ее коллег в ответ на эту новость испытывали неловкость или смущение.
– А, – подняв эту тему, Онесто сразу же от нее отступился. – Вчера я записался на Москит. Буду участвовать в лотерее.
– Москит?
– Так теперь называют маленькую ракету, – объяснил Онесто.
– А разве не стоило еще немного подождать? Мы ведь до сих пор не знаем даже точное расстояние до Объекта. – Карла уловила в своем голосе нотки раздражения. Почему ее должен беспокоить тот факт, что планы астрономов продвигаются к цели, пока они сами дожидаются инструментов, необходимых, чтобы довести проект до конца? Впервые услышав об открытии Объекта, она была заинтригована.
Сквозь кожу Онесто она ощущала запах недавно съеденной им пищи.
Онесто мельком взглянул на зеркало, лежащее в контейнере.
– Оно, я так понимаю, нечувствительно к инфракрасному свету?
– Даже если реакция есть, для фиксации спектрального шлейфа его все равно придется выдерживать полгода.
– Верно. – Онесто вытянул руки у себя за спиной. – Ты выглядишь уставшей, Карла. Тебе пора идти. Обещаю, я за всем присмотрю.
Новая квартира Карлы располагалась на шесть уровней ближе к оси, чем ее мастерская. В окружении красного свечения стен она преодолевала одну лестницу за другой; все шахты выглядели одинаково и в какой-то момент пути она перестала понимать, где именно находится и не могла с уверенностью сказать, в какой мере растущее в ней ощущение легкости объясняется ее местоположением, а в какой – чувством голода.
Дома она приняла свою дозу холина, медленно пережевывая зеленые хлопья. Тело просило чего-то более существенного, но она просто легла в свою песчаную постель и накрылась брезентом.
Проснулась она на склянку раньше, чем планировала, застав себя за мыслью о каравае, который лежал в буфете всего в каких-то четырех поступях от нее. Разве что-то изменится, если ту же самую пищу съесть в тот же самый день, но чуть раньше?
Но она уже знала ответ. Она снова почувствует голод – просто в силу привычки, – когда подойдет обычное для нее время завтрака. И тогда в середине дня ее голод будет в два раза острее и станет настолько ненасытным, что к вечеру она с трудом сможет заставить себя снова отказаться от еды. Ее тело никогда не испытывало на себе циклическое влияние растительного света по ночам и солнечного – днем, как это происходило на родной планете, – но суточный режим дня по-прежнему оставался самым простым распорядком дня, который можно было навязать ее телу. Если она позволит времени приема пищи выпасть из этого внутреннего ритма, то потеряет своего лучшего и надежнейшего союзника.
Она лежала в полудреме, укрывшись брезентом, и наблюдала за освещенными мхом часами, представляя рядом с собой Карло. Как он обнимает ее, дает имена их детям и обещает их любить и защищать, отгоняя ее голод прочь.
– Ни фейерверков, ни перебоев со светом, вообще никаких проблем, – сообщил Онесто.
Карла почувствовала облегчение.
– Спасибо. Надеюсь, свет не отвлекал тебя от работы. – Выбиваясь наружу, луч света наполнял комнату яркими пятнами и мрачными тенями, и хотя она вчера она уже успела к ним привыкнуть, сейчас ее глазам стало больно от увиденного контраста.
– Вовсе нет. – Онесто пытался восстановить записную книжку, принадлежавшую Сабино, одному из физиков первого поколения. Недавно она была обнаружена в плачевном состоянии, и Карла не завидовала тем дням, которые он провел за напряженным разглядыванием порванных страниц, покрытых смазанной краской.
Онесто отложил свои материалы и вышел. Непроверенных заданий у Карлы не осталось, поэтому она просто стояла и вычитывала конспекты для очередного занятия по оптике, пытаясь придумать, как объяснить студентам умопомрачительную неподатливость оптических проблем, до сих пор остающихся без решения, окончательно их не напугав. Большая часть преподаваемого ею материала не изменилась со времен Сабино – и хотя большая часть этого наследия, без сомнения, отличалась изяществом и последовательностью, и, вполне вероятно, заслуживала того, чтобы в неизменном виде передаваться от поколения к поколению, все остальное представляло собой едва доступную для понимания неразбериху.