— Все, — сказал Антипов, откладывая письмо.
Он поднялся тяжело, неуклюже. Подтверждались его предположения: Татьяна встретила кого-то, полюбила, может быть, и едет к новому мужу. Значит, по-прежнему неизвестность, по-прежнему придется жить в вечном страхе и беспокойстве, в ожидании, что однажды явится она — одна или с мужем — и заберет Наташку...
— Видишь ты, — сказал не к месту, — какое путешествие совершило письмо!
— Выходит, она... — Клава подняла голову. — Выходит, что она бросает Наташку?
— Ничего не выходит! — резко оборвал ее Захар Михалыч.
— А почему не приехала?.. Дура, дура! — И схватилась за голову, рыдая.
— Перестань! Слезами делу не поможешь. Образуется все.
— Вечно ты со своим «образуется»! Надо ехать к ней, немедленно ехать! — Она вскочила, оглядываясь.
— И куда же ты поедешь?
— Ну!..
— У нее теперь и фамилия, пожалуй, другая, — сказал Антипов.
— Фамилия?.. Но должен быть штамп на конверте! — Клава схватила письмо, стала разглядывать потертый конверт. Однако, кроме штампов уральского городка, где они жили, и ленинградского, других не было. — Все равно! — стояла она на своем. — Не может человек так просто потеряться! Вот и Анна Тихоновна скажет...
— Может, — проговорил Антипов с натугой. — Может, если очень захочет.
В душе он не одобрял того, чтобы показывать письмо Анне Тихоновне — это их семейная тайна, семейное дело, — но промолчал: соседка давно сделалась членом семьи, от нее не было тайн и секретов. К тому же, подумал он, человек она опытный, пожилой; возможно, и подскажет что-то полезное. Хотя что тут подсказывать! Вроде радоваться нужно, что внучка остается с ними, а там время само покажет. Однако от этих мыслей не становилось спокойнее. Какая-то тревога, неясная, неугаданная как бы нашептывала Захару Михалычу, что не в замужестве Татьяны дело, но в чем-то другом. Пишет же: «...я была тяжело ранена и не надеялась, что останусь жива...» В этом разгадка и ответ на все вопросы. Скорее всего, размышлял он, невестка не просто тяжело ранена, а осталась калекой и не хочет возвращаться в их семью, чтобы не быть обузой. Это вполне в ее характере...
Клаве о своих сомнениях и догадках Антипов ничего не сказал, а вот Анна Тихоновна, похоже, тоже пришла к такому выводу.
— Мужественная женщина, — сказала она, прочитав письмо. — Сильная духом.
— Мужественная?! — удивленно воскликнула Клава. — Трусиха, вот она кто!
— Нет, нет, ты не права. Нужно быть очень сильной, чтобы так поступить. Она же не для себя ищет легкой жизни, а жертвует многим ради счастья дочки! Знает, что Наташеньке у вас хорошо — сыта, одета-обута, обласкана... Подумай сама: ей-то каково?
— А кто ее заставляет? Пусть бы возвращалась.
— Твой вопрос, Клавочка, чисто риторический. Мы слишком мало знаем, чтобы ответить на него. Мы можем только догадываться, строить предположения, а истина...
— Какая там истина! Все забыла, дочку бросила, лишь бы свое личное счастье устроить! Как хотите, а я разыщу ее и все, все скажу ей в глаза!
— Замолчи! — прикрикнул Антипов.
— Не надо горячиться, — спокойно сказала Анна Тихоновна, укоризненно посмотрев на него. — А ты, Клавочка, не посмеешь сделать этого.
— Почему не посмею?
— Все горькие слова, какие существуют, она уже высказала себе... И потом... Мы здесь сидим, рассуждаем, ты даже пытаешься найти повод, чтобы жестоко осудить ее...
— Так ведь...
— Послушай меня. А что если у нее нет никакого нового мужа, ты подумала об этом?
— Она же сама пишет!
— По-моему, она придумала все, чтобы не расстраивать вас. Решила, что пусть лучше кто-то плохо думает о ней. А вы как думаете, Захар Михайлович?
— Чужая душа — потемки, — уклонился он от прямого ответа. — А ты не мельтеши, — сказал дочери. — Горячку нечего пороть. Семь раз отмерь, потом...
Анна Тихоновна пристально, с пониманием посмотрела на него и кивнула одобрительно.
— Тогда... — Клава была явно растеряна, обескуражена. — Тогда тем более ее нужно разыскать!
— Разыщем, дочка, — сказал Антипов. Он уже знал, что сделает для этого все возможное. И не просто найдет Татьяну, но вернет ее в дом, в семью. Только они, Антиповы, и прежде всего он, отвечают за невестку перед Наташкой, перед людьми и перед собственной совестью, которая есть, будет и была всегда бог и высший судья человека. Не зря, нет, о плохих людях говорят, что они совесть потеряли. Разыскать, обязательно разыскать Татьяну, узнать всю правду. А иначе он никогда не простит себе и не сможет смотреть в глаза внучке, когда она спросит, где ее мама. А это будет. Будет!..
Но почему, почему, укорял себя Захар Михалыч, он не сделал ничего раньше?
— Пиши, Клавдия, куда там нужно писать. Мы должны ее найти. Ведь не чужая нам Татьяна. — И, уже обращаясь к невестке, прошептал: — Прости мне, дочка, если что не так про тебя подумал. Прости дурака старого!..
Он вдруг почувствовал, что устал, устал душой. Покоя хочется.
Неожиданно быстро пришел ответ на запрос, из которого следовало, что Татьяна находилась в госпитале с 19 августа 1944 года по 12 апреля 1945‑го. После выздоровления отбыла по месту жительства родных на Урал. И был указан адрес госпиталя: «Полевая почта 13889‑б».
— Вот тебе и «бе»! — сказал Антипов.
— Может быть, она еще приедет? — с надеждой проговорила Клава и посмотрела на отца, словно он мог помочь этому. — Узнает там наш адрес и приедет...
— Как же! Выписалась двенадцатого апреля, а сегодня уже шестое мая...
Была пасха, Анна Тихоновна, хоть и не считала себя верующей, испекла кулич и накрасила яичек. Наташке, разумеется, досталось самое остроносое яичко, и она, схватив его, побежала к Захару Михалычу.
— Дедушка, давай сразимся с тобой!
А ему было не до забав, потому что никак не выходили из головы мысли о том, что во всем виноват он, хотя, размышляя, и не находил своей вины. Но кто-то же виноват!.. Само собою ничего в жизни не случается, все идет от людей, от их поступков, а виноватить пострадавших, Татьяну... Нет, виноват он, и только он...
Знать бы, где находится этот госпиталь, который «бе», съездить бы туда. Если б так просто!
— Ну дедушка! — не унималась Наташка.
Он машинально взял яйцо и подставил бок.
— Ура! — закричала внучка и захлопала в ладоши. — Я чемпион!
Ну что ж, пусть Клавдия напишет в госпиталь, начальству тамошнему. А только, чувствовал Антипов, напрасно и это. Так и сказал дочери.
— Кто-нибудь обязательно знает, куда она на самом деле уехала! — возразила Клава убежденно.
— Надо найти того, кто знает.
— А что, если подать во всесоюзный розыск? — высказал предположение Анатолий.
— Правильно! — немедленно поддержала Клава.
— Подавайте.
— Но где-то она ведь живет, — угадав неуверенность в голосе тестя, сказал Анатолий. — Прописана...
— Все где-то живут. Кто в городах, а кто и в деревне. Страна наша огромная, чуть не полземного шара. Искать человека — что иголку в стогу.
— Ты так легко говоришь об этом, отец, — заикнулась Клава.
— Цыц! — вспылил он. — Не тебе рассуждать, что легко, а что не легко. Живешь — и живи на здоровье. А в рассужденья со своим языком не встревай, когда тебя не спрашивают. Жди, пока спросят.
Клава отвернулась, обидевшись.
— Спокойно, Захар Михайлович, — сказала Анна Тихоновна.
— Вы ругаетесь, да? — подходя к деду, спросила Наташка тихо.
— Нет, внучка, мы не ругаемся. Мы разговариваем. — Он приласкал Наташку, погладил по голове.
— Не надо ругаться, ладно? Ты мне лучше сказку расскажи.
— Не умею! — Он виновато развел руками. — Сказки рассказывать у нас бабушка Аня горазда.