— Кажется, я не давал повода...
— Не кипятитесь. Это я вообще, о будущем. Так вот. Когда станете начальником цеха, будут говорить, что вы подсиживаете главного инженера или самого директора. Диалектика, она проявляется повсеместно. Знаете, как это еще называется?
— Зависть?
— Это называется «быть на виду». Издержки всякой власти.
— Я вовсе не хочу власти, — сказал Анатолий.
— Во-первых, вы уже обладаете некоторой властью. Во-вторых... Мы живем в такое время, когда не всё, далеко не всё зависит от нашего с вами желания. До коммунизма пока не дожили!.. Кстати, Анатолий Модестович, мне нужен заместитель, как вы на это смотрите?
— То есть?..
— Мне кажется, вам по плечу эта должность.
— Нет, что вы!
— Разговоров испугались?.. Или, может быть, пугает перспектива стать начальником Зинаиды Алексеевны?
— Да при чем тут она! — Упоминание об Артамоновой бесило Анатолия.
— Как знать, как знать... В общем, к этому вопросу мы вернемся в ближайшее время. А к сплетням... Мой вам совет: смотрите на сплетни, как господь бог на людские грехи — спокойно и мудро. Сквозь пальцы.
— Так и до всепрощения можно дойти.
— Максимализм, Анатолий Модестович. Максимализм. Сразу видно школу Антипова-старшего!
Анатолий вспыхнул.
— Простите, — сказал Кузнецов. — Обидеть не хотел. А тесть ваш в самом деле максималист.
— Я не нахожу.
— Это вы плохо знаете его. Он человек крайностей. Не признает никаких оттенков и полутонов. Или — или!.. Впрочем, вот и мы незаметно перешли на сплетни. Что вы там с Серовым придумали?
— Это он, Николай Григорьевич. Я просто помогаю ему.
— Ну и замечательно! У Павла Ивановича светлая голова. Ему бы образование — далеко бы пошел. Как и ваш тесть.
— Захар Михайлович вполне доволен судьбой.
— Знаю. Он ведь считает свою профессию самой главной и самой нужной! И правильно.
Анатолий удивленно посмотрел на Кузнецова.
— Не поняли?..
— Нет, — признался Анатолий.
— Настоящий мастер всегда должен свое дело считать главным на земле и в любой ситуации оставаться человеком! Остальное, как любит повторять ваш тесть, образуется, в смысле приложится. Так вы подумайте насчет моего предложения, хорошо?..
Понемногу налаживалась мирная жизнь. Возвращались с войны солдаты. Явилась большая радость и Кострикову: неожиданно вернулся один из его сыновей.
Дело было так.
Антипов работал в первую смену. Вдруг прибежала табельщица, раскрасневшаяся, возбужденная, точно с пожара.
— Захар Михайлович, — закричала еще издали, — вы не видели Кострикова?
— Где-то ходит. Я ему не пастух.
— Сын к нему приехал!
— Какой сын?.. — Антипов положил клещи, забыв про горячую поковку. — Его сыновья погибли на фронте.
— Один вернулся, живой! — Тут она увидела Григория Пантелеича, выходящего из-за печи, и бросилась к нему.
Антипов по-хорошему позавидовал товарищу, порадовался за него, мелькнула в сознании и тайная мысль, что, может, однажды объявится и Михаил, почему бы и нет, раз нашелся младший сын Кострикова, Борис, на которого также была похоронная...
С этой мыслью он вечером и пришел в гости к Григорию Пантелеичу, не подозревая о том, что гости затеяны не только по случаю счастливого и столь неожиданного приезда сына, но и затем, чтобы познакомить его, Антипова, с вдовой Михайловой, жившей по соседству. Не подозревал и того, что причиной придуманного знакомства была его недавняя ссора с дочерью. Повздорили они из-за пустяка, но Клава разобиделась — она была беременная и обижалась на всякую мелочь, — пожаловалась Екатерине Пантелеевне. Дескать, отец стал невыносим. Придирается, ворчит...
— Что ж, Клавочка, — сказала ей на это Екатерина Пантелеевна, — отец, он и есть отец. Поворчит, не без того, но и приголубит, и приласкает. На родителей нельзя обижаться. Знаю, знаю, что Захар Михалыч человек не из легких... А не зря в народе говорят, что родителей себе не выбирают. Да и отходчив он, Клавочка!
Разговор, понятно, стал известен Кострикову, а тот все быстро решил: жениться надо Антипову. Живет бобылем, без женщины, вот и бесится, вот и кидается на людей. Может, рассуждал Григорий Пантелеич, и завидует счастью родной дочери, хотя и не догадывается об этом. Такая уж судьба у вдов и вдовцов — доброта и ласка перегорают в них и оборачиваются, бывает, несправедливостью к близким людям...
Поговорили они, посоветовались с сестрой и решили сообща, что неплохо бы посватать Антипова за вдову Михайлову. Женщина она хорошая, хозяйка. Живет вдвоем с дочкой. Лет ей около сорока, в самый раз — Антипову сорок девять. А тут и случай удобный — Борис вернулся. Естественно гостей пригласить, отпраздновать радостное событие.
Захар Михалыч пришел в гости с внучкой. Клавдия сказала, что плохо чувствует себя, Анатолий был на собрании, а Анну Тихоновну не захотел утруждать, — хватало ей возни с Наташкой и днем.
За столом их усадили рядом: вдову Михайлову и Антипова.
Она с удовольствием, которого не хотела или не умела скрыть, ухаживала за ним, предлагала положить чего-нибудь, а он отнекивался смущенно:
— Спасибо, я сам.
— Нет уж, позвольте мне! — настаивала она. — Вы рыбу любите?
— Я все люблю...
— Вот какой симпатичный кусочек!
— Не надо.
— Вы меня обижаете, Захар Михайлович! Я же так совсем разучусь за мужчинами ухаживать. — И смеялась громко. — Почему вы не спросите, как меня зовут?
— Извините, из головы вылетело... — Антипов уже злился.
— Меня зовут Мария Федоровна. Вы кушайте, кушайте! У вас работа тяжелая, вам нужно много есть.
— Смотри, Захар! — Костриков погрозил шутливо пальцем. — Женит тебя наша Мария. Она женщина горячая, бедовая!..
— Вы скажете тоже, Григорий Пантелеевич... — Вдова опустила глаза.
— А что? — сказал Костриков. — Чем он не жених? На все сто процентов!
«Черт старый, — про себя ворчал Антипов, неловко ковыряясь вилкой в тарелке. — Не иначе как специально все подстроил!..» А сам, исподтишка поглядывая на вдову, невольно как-то думал, что она правда симпатичная, приятная и, по всему видно, добрая. Голос у нее мягкий, напевный, черты лица не резкие, округлые. У злых же женщин, так он считал, все бывает резкое, угловатое и голос отрывистый, громкий, как бы постоянно настроенный на скандал, на спор...
А и он — давно уже — приглянулся Марии Федоровне. Она находила Антипова как раз таким, каким, по ее мнению, должен быть мужчина, поживший на свете, повидавший много. Хотя вряд ли она смогла бы объяснить, что именно в нем истинно мужского. Просто угадывала, должно быть, своим истосковавшимся без любви и нежности сердцем — так это, так. Конечно, силы ему не занимать — видна в каждом движении, в каждом жесте (толстостенную стопку берет осторожно, точно боится раздавить нечаянно), да ведь сила не главное, потому что преходяща она, а нужно что-то более важное и постоянное, что сохраняется в человеке навсегда. Добрым Антипова не назовешь, нет, и нежности в нем, пожалуй, не избыток, зато есть в нем уверенность, надежность, без чего нельзя стать в жизни опорой другому человеку, женщине. Какая уж опора, если сам в себе не уверен!..
Борис, сын Кострикова, рассказывал:
— Освободили нас американцы. (Он был, оказывается, в плену.) Ребята они в основном нормальные, веселые и общительные. На нашего брата, русских, очень похожи. Но ухо с ними надо держать востро! Все такие деловые, сноровистые... Вообще, черт их знает, что у них на уме! Гуд бай, гуд бай, обниматься лезут, по спинам хлопают, а внимательно приглядишься — какая-то настороженность в глазах. Мы-то советские, красные!.. Ну, а потом и обработочка началась. Допросы не допросы, беседы вроде. Меня раз десять вызывали...
— Зачем? — спросила Мария Федоровна удивленно.