– Я, – сказал Педро, – стараюсь занимать его новой работой. И потому теперь прощусь с тобой и навещу моего друга, который в этот поздний час утра спит за своим рабочим столом.
Педро повернулся, чтобы уйти, но обаяние было у него в крови, так что у двери он вдруг оглянулся и сказал:
– Красота твоей супруги покажется несравненной в сапожках новейшей моды из Мадрида. Я могу подыскать парочку, пусть они и большая редкость. Они навек прикуют ее сердце к твоему. – И он ушел.
Минута эта была для Роблса не из приятных. Красота его жены служила главной причиной, почему его дело процветало. Неисчислимые сраженные любовью поэты умоляли его жену взглянуть на их стихи и одобрить шрифты. Какая ирония! Его жена понятия не имела о наборе, а о поэзии и того меньше. Но их лесть и медовые мольбы только показывали Роблсу, насколько он старше своей молодой красивой жены, чье сердце еще пустовало.
Роблс знал, какая это была бы тайна, если бы подобная женщина его любила. Она была создана для спальни, подумал он, и потянулась цепочка мыслей, которые часто лишали его сна и омрачали стыдом его дни. Есть у нее любовники? Может ли она, столь бесхитростно обожающая мелкие удовольствия, действительно любить старика в вымазанных краской нарукавниках, косящего (знал он) в преддверии надвигающейся слепоты? И его тревоги, подумал он с новой горечью, может рассеять пара новых сапожек из Мадрида!
Автор
Оставив позади себя маленькую катастрофу там, где, по его убеждению, ему сопутствовал успех, Педро теперь оказался перед новой возможностью сотворить добро, то есть отнести Сервантесу деньги, которые, как он знал, утешают во многих бедах. Шаги его чуть замедлились – он вспомнил, что увидеть своего друга он может, лишь столкнувшись с домочадцами этого друга, ибо они, точно мощные бастионы, превратили дом в крепость, и войти в него без изрядного запаса пороха и ядер было невозможно. Педро мало что понимал в военном искусстве – это была слабость Сервантеса, – однако уподобление казалось верным, а так как он не слишком преуспел в отношениях с собственной семьей, то и заколебался. Он подбросил мешочек с монетами и почерпнул уверенность в его весомой пузатости. Наилучшее оружие против всех невзгод мира. Вдохновленный монетами и мужественностью своего оптимизма Педро продолжил путь.
Но перед домом он вновь остановился. Обычно он относил Сервантесу наверх его первую утреннюю еду – выманив ее у правящих в доме женщин, своего рода триумф дерзания и обаяния. Ибо как-то утром он от щедрот своего сердца принес другу миску супа. «То, что у меня в горшочке, пойдет тебе на пользу, сказала потаскуха священнику», – объявил он безмятежно и скандализировал весь дом. Но то, что было его щедростью, обернулось корыстью домашних: готовить завтрак для Сервантеса превратилось в обязанность, которую никто больше выполнять не собирался. Выпадали утра, когда для него вообще ничего не находилось. А как будет на этот раз?
Внутри кухня полнилась набором свисающих луковиц и подпрыгивающими головами женщин – наибольшей части населения дома. В их числе жена Сервантеса, донья Каталина, и его сестра Андреа. Исабель, дочь Сервантеса, незаконнорожденный плод связи с давным-давно исчезнувшей трагической актрисой, усердно размешивала похлебку в котле над огнем. Сильная молодая женщина с лоснящейся кожей, больше всего похожая на свирепую деревянную русалку, украшающую нос торгового корабля. От ее плеч, груди и бедер исходила чувственная сила. Со всеми, кто уступал ей в самоуверенности, она обходилась как с низшими. И смотрела с пугающим любопытством на всех, кто не был наделен ее заманчивым телосложением. Из чего следовало, что она всегда была готова затеять свару.
– Похлебка слишком густая! Такое количество муки и ослу спину сломает! – заявила она, усердно мешая в закопченном котле.
– Так помешай и добавь воды, – сказала Андреа, угрюмая, не терпящая свою побочную племянницу.
– Может, мне и тебе так же услужить? – сказала Исабель, мешая еще усерднее.
– Ты о чем? – сказала Андреа воинственным тоном.
– А о том, – сказала Исабель, победоносным движением завершая размешивание, – что в грязи жизни нет, пока ее не размешать.
Андреа вскочила на ноги и в фонтане бешенства быстро зашагала к двери.
– Ну вот, – сказала Исабель, – ты и доказала, что я верно говорю.
В этот-то миг Педро и открыл дверь снаружи. И первой увидел Андреа, чья высокая несгибаемая фигура и светлые глаза, сверкающие злобой, представились ему громоотводом, в который сию секунду ударила молния.