– Да, для меня большая радость в том, что ее занятие при всей ее славе и дарованиях так тебя злит, или ты не знала? Я ведь слышала, что ты про меня бормочешь, раз я могу пройти столько же, сколько любой мужчина, ну и обзывай меня «чумазой» и «стервой». Ведь эта любящая семейка дарит мне не больше нежности, чем толпа на медвежьей травле. А потому я смеюсь над твоими глупостями и говорю, что бормочет их девственница и ханжа.
– Значит, сеньорита Потаскушка, – сказала Констанца, осмелев от ярости, – другого уважения ты и не заслуживаешь.
– Констанца! – сказала донья Каталина.
– Сеньорита Снятое Молоко, – сказала Исабель.
– Цыганка! – парировала Констанца.
– Судомойка!
– Шлюха!
– Дева!
Педро наполнил миску и обернулся к своим дамам.
– Подсолить требуется? – спросил он.
Они все уставились на него.
– Ее я сварила? – сказала донья Каталина.
– Сеньор Безгрошовый, – сказала Исабель, – оставьте-ка эту похлебку для членов этой семьи.
– Вы недопоняли, – сказал Педро, – она для вашего батюшки, чьи труды многосторонни, а ваш спор, уж конечно, его разбудил.
– Ну так пусть сам сюда спустится. В этой кухне его и не видно никогда, – сказала Констанца.
– Может, на то есть причина, – с едкой иронией сказал Педро сам себе. И вышел за дверь.
Сквозь нее он услышал в голосах нарастающую злобу и быстро поднялся по деревянным ступенькам в сумрак верхнего этажа. Отзвуки ядовитой ссоры затихли. Он направился по темному коридору к двери в дальнем конце.
Комната, в которую он вошел, была просторной, полной воздуха, с прекрасным видом на двор, солидно беспорядочная: ряды книг и памфлетов, письменный стол, койка – память о военных днях, и несколько подсвечников. За столом спал человек, и Педро начал с того, что исследовал бутылочку (она оказалась пустой) рядом с рукописью, на которую спящий убедительно положил голову. Педро отошел к окну и раздвинул холщовые занавески. Теперь его взгляду открылась пышная крона оливы посреди двора. Дерево окружала низенькая каменная стенка.
– Сеньор Автор, – сказал Педро, потряхивая мешочек с монетами. – Автор, уважаемый, почитаемый, прославленный Автор! Так я и думал, что это его разбудит.
И да, это действительно разбудило Сервантеса, заставило очнуться от беспокойного сна, от кошмара войны с визгом ядер, пролетающих над головой, хрипа собственного дыхания и зловещего лязга оружия. Опасный туман отступил, он услышал голос Педро, а потом свое собственное «Слава Богу!».
Произнося эти слова, он ощутил приступ знакомой и мучительной боли. Остатки его истерзанной левой кисти, раздробленной разорвавшейся аркебузой в дни войны, которую вел император, все еще томились по былому единению, словно дух руки не мог стерпеть своего калечества. Вот начинается, подумал он под медленную барабанную дробь крови, натыкающейся на изуродованное запястье. Еще немного – и каждая фибра, каждый нерв в его руке раскроются, как нежные цветы, и начнут свой безмолвный протест против шумного, давящего мира вовне.
– Есть много отличных причин возблагодарить Бога, – сказал Педро.
– Быть может, – сказал Сервантес, укрыв лицо единственной целой ладонью, – но правда в том, что Бог порой загоняет своих слуг на небо ужасом, и вознесение ему благодарности превращается в простую любезность, а главным становится выживание. Мой друг, ты вошел в мою комнату точно рассветный хор, и в моей голове будто кувыркаются шуты и помешанные.
– Ну, – сказал Педро, следуя привычному ритуалу, – если вы будете на ужин кушать только опиум, а пить только чернила, и всю ночь царапать перышком, то неудивительно, что вы бледны, как воск, который сжигаете впустую. Но я принес вам денежки, – продолжал он вкрадчиво, – и добрые вести, и похлебку, которую сварила ваша дочь, а ваша супруга ею не нахвалится.
– Сегодня, мой друг, ты что-то очень расходился, – сказал Сервантес, закатывая рукава и окуная лицо в тазик. – Нашел миллион в канаве?
– Я разговаривал с Роблсом, – сказал Педро, – ему гордость не позволяет пересчитать все его денежки, а не то бы он всю ночь кукарекал.
Педро с убедительным позвякиванием хлопнул мешочек с монетами на стол. Сервантес кивнул в знак благодарности.
– Ты так редко критикуешь своих друзей, – сказал он.
– Только потому, – без запинки ответил Педро, – что он не берет в уплату ни вещи, ни услуги, а только одни наличные! Остальные добродетели все при нем, и только один порок – мены баш на баш не признает.