Отец медленно поднял голову от чары с мясом, отбросил окровавленный финский нож и, отирая руки, утешающе посмотрел на сына.
– Твой отец, сынок, никогда не убивал даже птицы. Убивать вольных и ни в чем не повинных животных – это не мужество, а бессердечие. Чтобы сохранить жизнь таким, как этот тур, я преследовал хищников.
– А эта турья голова? – хмуро прошептал Солтан.
– Он погиб сам, сынок. Это был вожак стада, которое паслось на высокой скале, когда подкралась волчья стая. Вожак бесстрашно пошел один на волков, чтобы дать уйти стаду, а потом бросился со скалы и погиб. Когда я подоспел, тур был уже при последнем дыхании, оставалось прирезать его…
– Теперь не вернете ему жизнь, – вмешалась мать. Сынок, одевайся и разнеси мясо соседям, пусть каждый отведает то, что есть у нас. Отец Солтана, отложи, пожалуйста, для деда Даулета самый почетный кусок – ведь дед самый старейший!
И Солтан начал разносить хоншулук[21].
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На конезаводе началась самая интересная, самая трудная для Солтана и для Тугана пора – седловка. Жеребятам культурной группы было уже по полтора года, и надо было приучать их к седлу, но не сразу. Своему подшефному Солтан теперь надел не только недоуздок, но уздечку с удилами. Ох как это не понравилось Тугану! Еще бы, кому охота, чтобы во рту был постоянный противный вкус железа! Туган зло грыз удила, мотал головой, глаза его становились недоверчивыми, никакие ласки Солтана не успокаивали его.
Но уступать Солтан не имел права. Хочешь не хочешь, надо навязать жеребенку свою волю. Туган смирился, он не артачился, когда в один из дней Солтан пристегнул к уздечке поводья и вывел Тугана в леваду. Это тоже было непривычно для Тугана, но он покорно следовал за своим вожаком, с любопытством переживая новые ощущения.
В леваду вывели сразу шесть-семь таких же жеребят, отпустили их и начали гонять по кругу.
Абдул стоял посредине загона – левады. Он сильно хлестнул по воздуху бичом, раздался резкий щелкающий звук. Жеребята, задрожав от испуга, разбежались, прижались к изгороди. Абдул защелкал кнутом по земле – жеребята сгрудились, потом снова разбрелись. Постепенно привыкая к ненавистному свисту и щелканью бича, они снова сошлись в табун и пошли по кругу сначала шагом, затем рысью, а под конец помчались галопом. Туган, развеселившись, летел по леваде, будто и не касаясь ногами земли.
Жеребят Абдул гонял, не давая им передышки. Солтан неотрывно следил за Туганом и вспоминал рассказ отца о том, что карачаевцы в старину обычно не держали пестрых или светлых, как Туган, коней, потому что в набег за табунами чужих племен (а такие набеги тогда считались признаком храбрости и мужества) на белом коне не пойдешь: он слишком заметен при ночных вылазках.
Жеребят загнали до седьмого пота и только потом завели в конюшню.
Отец дал Солтану чистый соломенный жгут, чтобы обтереть Тугана, и сказал:
– А потом хорошенько массируй его, разомни ему мышцы. Это помогает правильному кровообращению, улучшает аппетит.
Туган с удовольствием подставлял Солтану бока. Ему пришелся по душе массаж. Потом он охотно отозвался на команду «Ногу!», потому что в копыта набрались опилки и солома, которыми была устлана левада.
Гонка по леваде шла несколько дней, но жеребят ожидало и новое испытание: сама седловка. Вот уж этого Туган не хотел терпеть! Почувствовав на спине какой-то груз – впервые в жизни! – Туган ошалело взбрыкнул, попробовал куснуть луку, чуть не свернув себе при этом шею. Но седло лежало на спине как влитое, подпруги подтянуты. Седло было без стремян, чтобы жеребенок не испугался.
Пришлось Тугану терпеть и это. Солтан вывел оседланного Тугана из конюшни и начал гонять его по манежу на корде. Придет время, будет в этом седле и седок!
Все эти тренировки проводились неторопливо, с учетом характера каждого жеребенка. Солтан хорошо знал характер своего ученика и брал Тугана лаской. Грубый окрик, малейшее лишнее движение плетки в воздухе выводили Тугана из себя.
К декабрю Туган уже свыкся с седлом и даже, кажется, не заметил, что на седло водрузили небольшой мешок, заполненный опилками. Через несколько дней положили мешок потяжелее этого, а скоро и такой, который был близок к весу Солтана.
Наконец настал долгожданный день. Это было в конце января 1939 года.
Солтан на всю жизнь запомнил этот день, потому что впервые сел на Тугана. Хотя Солтан был уже неплохим наездником, благодаря Шайтану и коню его отца, он сел на Тугана с трепетом и волнением, будто впервые в жизни едет верхом. Такого счастья он в жизни еще не испытывал: сегодня он сел на самого красивого, высокопородного, любимого всем заводом юного жеребца!
Он сел в седло. Два конюха стали по сторонам Тугана и повели его на растяжках. Такая тренировка длилась не один день; потом уже можно было обходиться без растяжек – Тугана повели не два конюха, а один.
И наконец настал день, когда Солтан управился с конем сам! Один! Несколько других мальчиков тоже ехали самостоятельно. Шли молодые кони за старой лошадью-поводырем, на которой сидел Абдул.
Жеребята, как и в первый день езды с седоками, недоумевали: их все еще смущали ноги седоков, ведь они привыкли к «седокам» без ног – мешкам. Но жеребята быстро свыкались с наездниками.
Наездникам тоже было с чем свыкаться. Солтан только теперь начал постигать всю сложность искусства коневода. Оседлать коня – полдела. Приходилось делать многое для отработки дыхания Тугана, разработки его связочного аппарата, развития мускулатуры.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Май 1940 года. Каникулы в школе. Солтан собрался ехать с Туганом на Пятигорский ипподром, чтобы подготовиться к рядовым скачкам.
Все готово к этой поездке, но отец и сын вдруг вспомнили о матери: ведь она ни за что не отпустит сына от себя на несколько месяцев, хотя Пятигорск совсем рядом.
– Что же придумать? – спросил Абдул скорее себя, чем сына, сидящего на скамейке в манеже.
– Что придумать? – переспросил Солтан и неуверенно сказал: – Я уже давно придумал…
– Ну-ка…
– Скажем ей, что меня посылают учиться на фельдшера! Мама же мечтала об этом!
– Придумал! – огорчился отец. -Кто же едет учиться в мае, да еще с незаконченным семилетним образованием?
– Откуда маме все это знать? Она поверит…
– Но ведь все всплывет потом!
– Конечно! – беззаботно ответил сын. – Но ты постепенно подготовишь к этому мать!
– Ох, не переношу я неправду… Вы с матерью меня с ума сводите – она чрезмерной любовью к тебе, ты чрезмерной любовью к Тугану! А я между вами. Уж скорее бы ты стал мужчиной! Я имею ввиду – взрослым стал…
Дома Солтан убедился, как трудно отцу начать разговор с матерью: он тянул, выходил во двор, возвращался, молчал, вздыхал. Мать заметила что-то неладное и спросила напрямик:
– Отец мальчика, у тебя какие-то неприятности? Что же ты помалкиваешь? Говори!
Солтан с нетерпением ждал, что ответит отец, но тот почему-то схватился за топор и напильник, яростно начал заниматься делом и, не поднимая глаз от работы, процедил:
– Слушай, дочь Урусовых, нашему Солтану выпало счастье: его посылают учиться на доктора. – Отшвырнув топор и напильник, он громко, как глухому, повторил: – Понимаешь, на доктора!
– Отец мальчика, ты разве не рад этому? Почему так странно говоришь со мной?
– «Странно, странно»! При чем тут «странно»? Так говорю потому, что тебя боюсь, дочь Урусовых, тебя! Скажешь вдруг, что не хочешь отпускать мальчика от себя! – перешел в наступление отец.
– Что ты! – удивилась мать. – Как можно не отпускать, если наш сын едет, чтобы стать ученым? И не просто отпускать надо, а нужно готовить той – праздник, угощение! – Пригорюнившись, она тихо спросила: – А когда уезжает наш мальчик? Ведь надо ему и новую черкеску сшить, и шапку заказать из серого каракуля, и сапоги скрипучие заказать. А рубашку белую с черными нитяными пуговицами я ему уже сшила, но не давала пока надевать.