Мгновение Марин пребывал в нерешительности. То, что случилось с его сыном, по сути дела было гораздо важнее для решения его задач, чем джорджианский шпион. Поэтому одна минута — или, уже две минуты — действительно стоили многого. Он сказал:
— Дэвид, та штука в твоем сознании — сколько времени она там находилась?
— Я ее ощутил, когда вошли те люди.
— Ты их знал?
— Никогда раньше не видел. Но они знали меня.
Марин быстро перебрал в уме вероятности. Слэйтер… Великий Судья… некоторые уполномоченные Контроля, персонал правительственных служб, участвующий в выполнении этого задания — достаточно много людей, знавших об этой поездке. Достаточно для того, чтобы произошла утечка информации.
— Они слышали, что у меня есть идеалы, что я против войны, — продолжал Дэвид Бернли. — Я думаю, я слишком много болтал в колледже. Они спросили, буду ли я с ними сотрудничать. Я уже начал было говорить «нет». Клянусь вам, сэр. И тогда в моем мозгу возникло это ощущение. Что-то будто бы схватило меня за язык, и я услышал, что говорю «да». Они тут же объяснили мне, что хотят взять вас под контроль, чтобы не устраивали эту войну. А я продолжал соглашаться против воли, — делая это признание, он дрожал с головы до ног. — Я клянусь, сэр…
— Ладно, не огорчайся. Я верю, — сказал Марин.
Он действительно верил. Эта «смерть» была слишком реальной, и первые слова, которые парень произнес, когда пришел в сознание, были явно совершенно непроизвольными. План двух шпионов был по сути дела не так уж и плох. А какой бы это было для них удачей, если бы они смогли добраться до главнокомандующего перед самым сражением и контролировать его при помощи гипнотических медикаментов.
В дверь постучали. Марин вышел из своей задумчивости и подошел к двери. Это был охранник с Кудой.
— Один момент! — сказал Марин и закрыл дверь. Он повернулся к сыну. — Мы хотим допросить здесь шпиона. Может, ты возьмешь свои бумаги и книги и пойдешь в сад?
Дэвид Бернли начал было собирать материалы, но задержался.
— Я могу остаться здесь я послушать? — спросил он.
Марин ответил «нет».
— У нас нет времени на долгий допрос, так что нам придется пользоваться грубыми методами.
Интенсивный цвет лица парня слегка поблек. Он собрат свои книги и пошел к двери. Затем замедлил шаги и обернулся.
— Применение силы абсолютно необходимо?
— Нет, — ответил Марин. — Это никогда не является необходимостью.
— Но, почему, тогда… — этот здоровенный парень, казалось, был ошарашен.
— Если пленник, — ровно проговорил Марин, — расскажет нам все, что мы хотим знать, никто его и пальцем не тронет, — он сардонически улыбнулся юноше, нервно кусавшему губу. Молодой Бернли был явно уверен, что шпион окажется неуступчивым.
— Кроме того, — добавил Марин, — нам, может быть, захочется изменить его мнение относительно некоторых вещей и в качестве нашего агента заслать его обратно в Джорджию. Мы сомневаемся, что он пойдет на это, если мы не воспользуемся определенными методами убеждения.
Молодой человек заметно дрожал.
— Но ведь от него невозможно ожидать, что он станет вашим агентом. Люди не делают подобные вещи просто так.
— Самая большая наша проблема — это нехватка времени, — самым деловым тоном ответил Марин. — Методов у нас достаточно, — он резко прервался. — Увидимся позже.
Молодой Бернли задержался у двери, в последний раз демонстрируя свое нежелание уходить.
— А что за методы вы используете?
— Прежде всего, — ответил Марин, — мы обеспечиваем ему самый большой шок, который только возможно. Мы формально приговариваем его к смерти.
Глава 15
Некоторое время после этого насильно вмененного ему приговора пленник неистовствовал. Марину, наблюдавшему за происходящим с другого конца комнаты, было трудно объединить его слова во что-то связное. Но, судя по звукам и по поведению, тот был разъярен.
Внезапно его ярость утихла. Высокий, с провалившимися глазами, он пробормотал что-то про себя и замер в кресле. Он сидел напрягшись; даже то, как сидела на нем одежда, свидетельствовало о том, что мышцы сведены почти до судороги. Карие глаза затуманились и выражали крайнее потрясение. В них стояла безысходность. Они молили. В них сквозили скорбь и какой-то иррациональный страх.