— Батюшки, пан поручник! Ребята, ко мне! Поручник ранен…
Эдек, мой связной, стоял напротив меня с окровавленным ножом в руке, разинув рот от испуга.
Дергающиеся в конвульсиях руки эсэсовца хватали меня за ноги. Меня передернуло от отвращения. Я отпрянул назад, выхватил из-за пояса пистолет и, не глядя, нажал на спусковой крючок.
— Пан поручник, жаль патронов. Он уже готов, — проговорил Брачковский. Он появился сразу же за связным. Позади него виднелись конфедератки нескольких автоматчиков.
— Откуда он здесь взялся? — показал я на труп эсэсовца.
— Так вы же свернули в боковой проход! — шумно радуясь, сказал возбужденный связной. — А я заглянул в землянку, а оттуда через другой вход пробрался к окопу. Гляжу, а в нем сидят двое эсэсовцев и строчат из пулемета по реке. Дал по ним очередь. Один упал, а другой — бежать. Кричу ему вдогонку: «Hände hoch», но он, сукин сын, успел удрать. Крадусь потихоньку следом за ним и вдруг вижу: стоит спиной ко мне и душит кого-то из наших. Чтобы не ранить своего, пырнул его финкой в ребра… — Взглянув на меня, он вдруг крикнул: — Ребята, у кого есть вода?
— Ничего, ничего, придушил меня слегка, мерзавец. Видно, успел наловчиться… — прошептал я, с трудом глотая слюну, и прислонился к стенке окопа. — Чеслав, собери взвод… Скомандуй, чтобы выходили наружу. Пора наступать на деревню.
Со стороны реки донеслось мощное «ура!». Захлопали выстрелы. Эдек был уже на бруствере.
— Пан поручник, посмотрите! — Он сорвал с головы фуражку. Я с трудом поднялся и выглянул из окопа. Позади нас, на берегу Нейсе, десятки солдатских рук устанавливали высокую мачту с бело-красным флагом. Первый после многих веков пограничный столб на берегу Нейсе! Мы подняли вверх автоматы и залпами приветствовали возвращение Нижней Силезии в лоно матери-родины.
Перевели с польского В. Анисимов, В. Глазов, П. Костиков.
Зденек Плугарж
ПЛОТИНА ЗАМИНИРОВАНА
Слабый, доносившийся издалека гул со вчерашнего дня стал явственнее, он приближался… Гладь Книничского водохранилища была неподвижна и пуста до самого горизонта, да и кому пришло бы в голову кататься на лодке в эти сумасшедшие дни?..
Перед домиком смотрителя плотины Шикулы остановился грузовик, собака яростно залаяла на эсэсовцев, высыпавших из кузова. По ступенькам крыльца протопали сапоги, распахнулась дверь… Суровое, надменное лицо под высокой фуражкой, через щеку тянется розовый шрам. Руки в желтых перчатках неуклюже растопырены, словно боятся брезгливо коснуться чего-нибудь в доме представителя низшей расы… Где-то близко послышался глухой удар, и на полке подскочила, повернувшись лицом к вошедшему, фарфоровая девочка. Фуражка с черным околышем высунулась из окна.
— Эти окна нам понадобятся. Очистить! Sofort![49]
Смотритель сжал за спиной кулак. «Мои окна, господа, вас уже не спасут».
В молчании он перебрался с семьей в подвал. Стемнело, небо вдали за городом полыхало красными зарницами. Шикулу тревожит этот, с розовым шрамом, и его быстрые, исполнительные солдаты с черепами на рукавах. Ночью Шикула пробрался в машинный зал, чтобы отключить турбины. Гремит стальной механизм регулятора, и поток воды, пенясь, могучей параболой ударяется в нижнюю спускную камеру. Все новые и новые киловатт-часы уносятся рекой вместо того, чтобы поступать на электростанцию. Смотритель озирается — не покажется ли вдруг в дверях машинного зала проклятая фуражка? А хотя бы и показалась — что он смыслит в сложном хозяйстве гидростанции?.. Поднявшись наверх, Шикула с опаской смотрит на широкую темную гладь водохранилища. Черт знает их, этих эсэсовцев! Если они что-нибудь сделают с плотиной, худо будет тогда жителям Брно, особенно в кварталах у реки.