Там в самом деле что-то происходило. По улицам бежали люди. Добравшись до того угла, где «Ашингер»[2], я увидел перед вокзалом множество женщин. Отряд полицейских с винтовками через плечо приближался со стороны Адмиралтейского дворца. Прохожие бросались в соседние улицы, в ближайшие подъезды.
Наконец я услышал, что произошло. Женщины, мужей которых отправляли на Восточный фронт, пытались помешать отправке. Несколько женщин якобы избили офицеров.
В дикой сумятице все разбегались кто куда. С вокзала доносился крик женщин. С Шарлоттенштрассе прискакали верховые полицейские. Копыта лошадей воинственно цокали по асфальту. Вот до чего уже дошло?! Что подобное возможно, я не представлял себе. И Эльфрида была среди тех женщин! Но зачем ей там понадобился дневник Ганса?
Я вернулся на Доротеенштрассе, надеясь проникнуть на вокзал с другой стороны. Но уже у почтамта улицу оцепили полицейские. На мне была униформа, и меня принимали за фронтовика в отпуске. Однако я непременно хотел увидеть Эльфриду и понесся вниз по Доротеенштрассе до самой Шпрее, потом вдоль по набережной и, сделав большой крюк, вернулся к вокзалу.
Долго бродил я по боковым привокзальным улицам. Толпа постепенно рассеялась. Полицейское оцепление разредилось. По Фридрихштрассе возобновилось движение. Вокзал, однако, оставался оцепленным. Я прошел мимо. Женщин уже не видно было, только полицейские с винтовками через плечо стояли перед зданием вокзала. Я помчался к Вальсродам.
Эльфрида домой не возвращалась. Я снова — на вокзал. Может, у вокзала или на ближайших улицах встречу ее. Услышал, что четыре женщины арестованы. Какая-то дама взвизгивала: «Это как раз на руку англичанам!» На нее никто не обращал внимания.
Какой-то полицейский потребовал у меня удостоверение личности. Я показал. Понизив голос, он посоветовал: «Смойся, брат! Мы получили приказ задерживать каждого отпускника, что здесь мотается». — «Да что ты?» — ответил я, но тут же повернулся и быстро зашагал из привокзального района.
Вечером я опять был у Вальсродов. У кухарки — красные, опухшие глаза. Увидев меня, она заплакала: в дом, оказывается, явились гестаповцы и произвели обыск. Профессор сейчас в полицей-президиуме.
Позднее я еще раз зашел к Вальсродам. Эльфрида скрылась, полиция ее разыскивает. Рассказывали, что на вокзале она громко читала из какого-то военного дневника и призывала женщин помешать отправке мужей на Восточный фронт. Профессор опасался, что его погонят из больницы.
Три дня спустя мне пришлось уехать из Берлина. Я возвращался в свою часть…
— Вот и все, пожалуй, что я могу рассказать об этих двух людях, — заключил Франц Ушерт.
Был уже поздний вечер. Пленные давно вернулись в лагерь и, вероятно, уже спали — в бараках не светился ни один огонек. Кругом глубокая тишина. Только вечерний ветерок шелестел в кронах трех могучих буков. Они, как часовые, вытянулись у входа в лагерь. Мы стояли и любовались летным звездным небом. Часовой за воротами обходил свой участок. Нам слышны были его шаги.
— Конец вашего рассказа — это, собственно говоря, плен, — сказал я. — Точнее, ваше желание добровольно сдаться в плен.
— Именно так. Уже в Берлине я твердо принял такое решение. Если я встретил бы там единомышленников, у которых мог бы не только скрываться, но и вместе с ними бороться против этой войны, я, вероятно, остался бы в Берлине.
Вследствие ранения меня хотели перевести в интендантство — два пальца на раненой руке не сгибаются вовсе. Но я попросил направить меня солдатом в мою прежнюю воинскую часть. Такое желание было мне высоко зачтено, и меня произвели в обер-ефрейторы.
Двадцать восьмого мая я добрался до своей дивизии, стоявшей между Харьковом и Белгородом. Старых товарищей в нашей роте встретил мало, но, к счастью, в их числе оставался Альберт Мергес. Все остальные были вновь прибывшие из резервистов.
Альберт рассказал мне, что в тот день, 23 декабря, Тамм вместе с померанином Кальгесом убил Ганса Шпербера. В роте шушукались, что эти двое перед самым уходом из оставляемой деревни бросили гранаты в сарай, где сидел Ганс. Убийство это было у всех на устах, возмущение глухо бурлило в людях. Через два дня был убит Тамм. И было это так.
Рота получила приказ вновь отвоевать занятую русскими железнодорожную насыпь.
«И тогда я твердо решил, — продолжал рассказ Мергес, — первой же пулей из своей винтовки прошить Тамму голову. Дрались мы вяло, отнюдь не с воодушевлением, а Тамм со свойственной ему лихостью, как всегда, шел впереди. Я старался не выпускать его из поля зрения. Когда он в какой-то раз вскочил и бросился вперед, я взял его на прицел. Но раньше, чем я выстрелил, он упал. Наша атака захлебнулась. Только когда получили подкрепление, нам удалось оттеснить русских с насыпи.