В Брэиле нам навстречу вышел начальник станции в сопровождении рабочего в фуражке, надвинутой на самый лоб, так что лица не разглядеть. Этот рабочий заговорил с нами открыто, не остерегаясь немцев, но так, что понять его полностью мы смогли только впоследствии. Смысл его слов был такой: хорошо, что немцы набились в поезд, они у нас в руках и никуда теперь не денутся…
— Ведите себя спокойно, — наставлял он. — Не подавайте виду, что делать дальше — вам скажут в свое время. — Говоря это, он все время «осматривал» паровоз. — Сколько немцев у вас едет?
— Два батальона, — шепотом ответил дядя Нику. — Восемьсот или девятьсот человек… Сорок вагонов, из них на двадцати стоят пулеметы и еще шесть платформ с орудиями… Но боеприпасов мало, только то, что с нами.
— И они приказали вам ехать именно в Плоешти?
— Да. Велели сегодня вечером быть там.
— Ни в коем случае! — вздрогнул рабочий. — В Плоешти идет тяжелый бой. Все станции к югу отсюда еще в их руках…
Мы начали задерживаться на стоянках. В Лаку Сэрет долго «не могли найти» начальника станции. Унтер-офицер приказал дяде Нику дать несколько свистков. Но никто так и не явился. Лишь позже, когда офицеры из тех вагонов, где везли боеприпасы, с ревом устремились к окнам станционного здания, вышел дежурный и дал нам отправление. Точно так же нас провожали железнодорожники и на следующих станциях — Траян и Урляска. Но в Янке немцы больше не пожелали ждать добром и с самого начала отправили в диспетчерскую офицера с несколькими солдатами, откуда привели под конвоем дежурного. По нетерпению, беспокойству немцев, по тому, как они толкали дежурного к паровозу и заставляли его дать сигнал отправления, мы поняли, что тевтонская наглость и самоуверенность их покинули и теперь они попросту трусят.
— Земля у них под ногами загорелась, Маноле! — шепнул мне дядя Нику.
К нашему паровозу, не торопясь, уверенным шагом приблизился светловолосый молодой железнодорожник. Он был высокий, худощавый, с выпуклыми, точно виноградины, глазами.
— Точные указания получите в Чилибя, — сказал он негромко. — Теперь можете отправляться.
Дядя Нику наклонился, чтобы пожать ему руку, и спросил про обстановку в стране и в столице.
— Всюду идет смертельная битва с этими! — Он кивнул головой в сторону немцев. — И в Бухаресте, и в Плоешти, и в Констанце, по всей стране… Наша армия восстала против них.
— Та-ак, — протянул дядя Нику, светлея лицом.
Затем парень добавил — с безразличным видом, чтобы не смогли понять немцы, которые стали глядеть на него настороженно, будто охотничьи псы, — что всю минувшую ночь и все утро тянутся через станцию колонны немцев, хотят пробиться на юг, к Бухаресту или на Дунай, а затем в Болгарию. Наши их отрезали в Урзичени, Слобозии и в Кэлэраши. Нельзя допустить, чтобы хоть один из них добрался до Бухареста… или сумел спастись за Дунаем, закончил он.
— Wohlan… Wohlan[11], — торопили его ничего не понявшие немцы.
— Погоди. — Дядя Нику опять схватил его за руку. — А что делать, если у нас вода кончается?
— Нужно добраться до Чилибя, там возьмете воду… Вы и там не должны стоять долго, потому что через Чилибя они побегут из Молдавии и вам тогда несдобровать.
И неожиданно для немцев, которые уже начали выказывать признаки нетерпения, появился начальник станции и дал нам сигнал отправления. Некоторые из офицеров, стоявших возле вагонов и у окон станции, взмахивали руками и спрашивали с недоверием и тревогой:
— Пло-ешти?.. Пло-ешти?
— Jawohl[12], — отвечал начальник станции.
— Danke… Danke![13] — восклицали они и спешили обратно в вагоны.
У самой Чилибя дядя Нику резко остановил поезд — так, что закачались вагоны. Сдавленно заскрипели неисправные тормоза, едва не разлетевшись вдребезги; с пронзительным стальным звоном ударились друг о друга буфера, их звон отозвался во всех концах состава, а немцы от сильного толчка чуть не ссыпались с платформ и крыш вагонов.