Строгость Павлова, конечно, была хорошо известна и Гунько. Поэтому он с некоторым душевным трепетом готовился сейчас к переправе. Волнение капитана, должно быть, передалось и его солдатам.
— Начнем, товарищ капитан! — крикнул Печкин по возможности бодро и весело. — Давай заводи! — приказал он шоферам.
Тяжелый грузовик сердито фыркнул, выбросил клубы едкого, вонючего дыма и осторожно пополз к воде.
— Газуй сильней, а то застрянешь! — звонким девичьим голосом крикнул командир расчета, маленький Громовой, стоявший на подножке. — Газуй, Федя!..
Федя нажал, что называется, на всю железку. Тягач взревел и на полной скорости помчался вперед, гоня перед собой зеленый водяной вал. Но вот стальное сердце машины «зашлось» от быстрого бега, заработало с перебоями, мотор зачихал, захлебнулся и смолк. Это случилось как раз на середине реки. Расчет мгновенно спрыгнул в воду; над рекой понеслось такое знакомое русскому трудовому люду, подбадривающее, объединяющее несколько сил в одно общее усилие:
— Раз, два — взяли!.. Еще… взяли!..
— Давай, давай, солдаты, поднажми!.. Ну, орлы!.. — кричал с берега полковник Павлов, подрагивая правым плечом больше обычного. — Давай!..
Это «давай!», поминутно выкрикиваемое в разных местах, в различных тонах и с разной силой, подхлестывало солдат как кнутом. Они кричали, распаляя друг друга, раззадоривая. Те, что стояли на берегу и не желали лезть в воду, вдруг бежали в реку и присоединяли свою силу к усилиям многих и тоже кричали, как позволяла только глотка: «Давай!»
Румыны, преодолевая страх, выходили из своих бункеров и издали с неудержимым любопытством наблюдали за необычайными действиями этих непонятных и удивительных людей. Одни говорили: «Что же это?.. Что же будет теперь?.. Куда они идут?.. Как жить будем?..» Другие — тихо, с испугом оглядываясь, не осуждают ли, — невольно шептали: «Витеж!»[18]
От реки катился и плескался неумолчный гул. Смех, незлобивая брань, крики «давай, давай!», стук колес — все это сливалось в какую-то стройную, торжествующую музыку, наполнявшую сердца странно-беспокойным и вместе с тем добрым чувством к этим барахтавшимся в воде бронзовотелым людям.
Первые машины были вытащены на руках. Но почти на том же самом месте застряла третья, со снарядами в кузове. Она быстро погружалась, засасываемая песчаным дном. Снарядам грозила опасность. Солдаты облепили машину со всех сторон.
— Взяли!.. И-и-и-ище — взяли!.. Раз, два — взяли!..
Бойцы пьянели от собственных криков и усилий. На помощь артиллеристам спешили пехотинцы.
— Давай! Давай! — кричали всюду, взвинчивая, возбуждая и взбудораживая себя.
Никита Пилюгин долго не хотел лезть в воду. Он стоял на берегу в нерешительности: под его гимнастеркой был черный смокинг, и Никите не хотелось портить заграничное приобретение. Костюм этот он считал своей собственностью, купленной в стране, где эта самая частная собственность была почти в своем первобытном и первородном виде. Расстегнув ворот гимнастерки и сунув туда руку, Никита с нежностью гладил атласные иссиня-черные лацканы смокинга. Но крики, подхлестывающий рев, доносившийся от реки, подымали и Никиту. Он чувствовал, как неудержимая дрожь бежала по всему его телу и ноги готовы были, не спрашиваясь хозяина, понести Пилюгина прямо в этот водоворот борьбы огромного коллектива со стихией. Еще через минуту Никита без всякого сожаления забросил свою покупку в воду. Быстрое течение подхватило ее и понесло. Роскошный смокинг мокрым грачом поплыл по воде, покачиваясь и все уменьшаясь в размере. Снять сапоги и брюки у Никиты не хватило терпения. Прыгая в воде и гогоча от освежающего холода, он достиг застрявшей машины. Найдя свободное место у борта кузова, уперся своим огромным плечом и, выкатывая глаза, гаркнул что есть моченьки:
— Раз, два — взяли!!
Десяток молодых глоток поддержал:
— И-и-ище — взяли!.. Раз, два!..
Никита ощутил, как кузов под его плечом чуть-чуть подался, солдат напряг силы и, испытывая еще никогда не переживаемое им ощущение слитности со всей этой ревущей и хохочущей солдатской массой, закричал буйно и радостно:
— Братцы!.. Пошла, пошла!! Товарищи, пошла!.. Давай, давай!..
По его лицу текли светлые капли: водяные ли брызги катились, пот ли, или это были слезы — трудно понять…
Несколько осмелевших румын в черных безрукавках, из-под которых выглядывали белые длинные рубахи, подкатили к берегу огромную, замшелую в сыром подземелье бочку. Один из них сильным ударом вышиб чоп. Вино ударило вверх мощным красным фонтаном. Тот, кто вышибал чоп, не успел отбежать, и теперь с его подбородка падали на землю кровяно-рдяные капли.