— Сволочь он, этот Штенберг. Наверное, боярский сынок?
— Да, боярский, — подтвердил румын.
— Так и знал! — воскликнул Громовой с возмущением. — А вы не верьте ему, вражине! Не верьте таким, — успокаивал он румына. — Мы ведь советские! Понимаешь?
— Ну штиу.
— А вот это понимаешь? — Громовой взял солдата за обе руки и сильно стиснул их в своих ладонях. — Понимаешь?
— Не понимаю.
— Ну что мне с тобой делать? — в отчаянии развел руками маленький Громовой. — Понимать нужно. А то вас замордуют этак-то…
К артиллеристам подошла группа румынских пехотинцев. В ней особенно выделялась своим гигантским ростом фигура одного солдата. Солдат этот молча присел рядом с Громовым и стал внимательно слушать, о чем говорил русский. Должно быть, великан не все понимал из слов Громового, и его брови над большими темными глазами вздрагивали, хмурились, выдавая напряженную, трудную работу мысли. Наконец он не выдержал и спросил румына, с которым разговаривал Громовой:
— О чем вы… с ним?
Солдат коротко рассказал.
— Русский говорит, что они не тронут нас. Лейтенант Штенберг, командир нашей роты, обманул нас, — закончил солдат.
— Я так и знал. — Великан потемнел еще больше… — Вот змея!.. Прикидывается еще добреньким. Послушай, солдат! — вдруг оживился угрюмый румын. — Ты хорошо говоришь по-русски, попроси у этого товарища… знаешь что? — На минуту растерялся, покраснел, потом быстро выпалил: — Звездочку красноармейскую.
— Что ты говоришь? Как можно?
Великан, умоляюще глядя на солдата, владевшего русским языком, повторил:
— Попроси же! Ну что тебе стоит…
Это был брат старого шахтера, тот самый Лодяну, которого по решению трибунала разжаловали из офицеров в рядовые одновременно с расстрелом капрала Луберешти. «Попроси», — твердил он.
Но Громовой и сам понял, чего хочет этот богатырь. С минуту поколебавшись, сержант стянул с головы пилотку, отвинтил звездочку и собственноручно прикрепил ее к пилотке румына.
Румынки из соседнего села приносили солдатам еду: разрезанную суровой ниткой дымящуюся мамалыгу, яйца, молоко, брынзу. Получили свою толику и собеседники Громового.
— Кушяй… товарыш! — угощал Громового Лодяну.
Сержант охотно взял предложенный ему кусочек мамалыги. Усердно хвалил, подмаргивал молодым румынкам:
— В жизни не ел такого! Просто объеденье.
В другом конце сада пела скрипка, гулко стучал барабан, насытившиеся солдаты отплясывали бэтуту[26]. Организатором веселья был бухарестский железнодорожник, который пришел в корпус с Мукершану. Постепенно и все солдаты перебрались туда, и до самого утра под темными деревьями не умолкал шум.
Ванину стоило немалых трудов разыскать ночью, да еще в незнакомом, неизученном поселке дивизионную полевую почту. Но не было еще случая, чтобы он не доводил своего плана до конца.
— Как это ты нас нашел, Сеня? — обрадовалась Вера, с удивлением глядя то на сверкающий лимузин, то на Семена, стоявшего в наполеоновской позе под лучами фар.
— Какой же был бы из меня разведчик? — снисходительно улыбнулся Семен. — Садись вот, прокачу, соскучился, честное слово.
— Я сейчас, Сеня! Только начальника спрошу!
Вера скрылась за дверью и через минуту появилась снова, прямо на ходу чмокнув Сеньку в запыленные губы.
— Разрешил… Ну куда же мы?
— Садись, там видно будет…
Он усадил ее рядом с собой, включил скорость, дал газ, и машина в минуту вырвалась из поселка.
— Сеня, чья это? — спросила Вера, ежась и от ночной прохлады, и от легкой дрожи, вызванной близостью любимого.
— Румынский генерал подарил! — гордо сказал Семен. И на всякий случай спросил: — Не веришь?
— Верю, Сеня… — сразу согласилась девушка, не сомневаясь, что он соврал, но не желая именно в такой момент портить ему настроение.
Часа через два, присмиревшую и усталую, боявшуюся поднять глаза на своего возлюбленного, Ванин, молчаливый и виноватый, доставил девушку на почту, а сам поехал искать свое подразделение. Разведчиков он нашел сравнительно быстро. На одном доме, тускло освещенном электрической лампочкой, увидел большую неуклюжую надпись углем:
Толстая стрела, устремленная вниз, категорически подтверждала, что Пинчук именно «туточки», а не где-нибудь еще.
Семен дал несколько протяжных, скрипуче-звонких гудков. Ему хотелось обязательно вызвать кого-нибудь из хлопцев и поразить своим приобретением. Ворота открыл Михаил Лачуга.