Толпа рассредоточивается, хотя перед широкой каменной лестницей нет солдат и полицейских, как было заведено в последнее время. Только чем черт не шутит: в самом здании Областного управления может таиться любая беда.
Но вот у его мрачного входа тощий как вобла студент юридического факультета размахивает над головой двумя пистолетами.
— Вперед, братья!
Следом за ним бегут другие; разрозненные крики над площадью сливаются в единый мощный возглас:
— Впере-о-од!..
Однако порыв этот оказывается излишним: ненавистная «берлога» уже опустела, двери ее многочисленных залов, комнат, коридоров раскрыты настежь, в нос бьет резкий запах мастики — полы натирались совсем недавно. Однако ящики столов выдвинуты, на полках валяются папки, в караульном помещении на вешалке болтаются ружья.
— Вот и вся недолга! — провозглашает Кузман и с самодовольством победителя добавляет: — Финита ля комедия! — Он обращается к Николаю: — Ты знаешь, где живет Георгий Токушев?
— Да.
— Беги к нему. Скажи, что заседание комитета можно провести в кабинете начальника Областного управления. Власть в наших руках!
Николай вдруг начинает хохотать, неудержимо, заразительно, однако и сам он, и Кузман прекрасно понимают, что это нервный, неестественный смех.
Старый Георгий Токушев важно вышагивает по улице, размахивая бамбуковой тростью, стершиеся коленца которой поблескивают на солнце. Человек он невзрачный — низкорослый, щупленький, слегка горбится под тяжестью прожитых лет; одет, как одевались еще в начале века: черная широкополая шляпа, длинное черное пальто, черный костюм и на фоне всей этой черноты белый как снег стоячий крахмальный воротничок. Однако Георгий Токушев — чуть ли не самая яркая, самая представительная личность во всем городе, да и во всей области, общепризнанный духовный отец всех левых сил, начиная с тесняков[28] в прошлом и кончая нынешними ремсистами. Он немного отстал от времени, особенно по части организационной деятельности и конспирации, тем не менее все его высоко чтят и побаиваются. В полицию Токушева редко забирают — может быть, сообразили, что ни к конспиративным связям, ни к практической работе его не привлекают, к тому же и строптив он на редкость. Бывало, с отчаянным упорством твердит: да, это он отнес письмо (или инструкцию) своим единомышленникам в Разград (или в Силистру), хотя на самом деле и понятия не имел, о каком это письме или инструкции его спрашивают.
Георгий Токушев — натура стойкая, выносливая, его не страшат ни побои, ни ярость полицейских, а главное — едва его выпустят, он чуть ли не с порога Общественной безопасности начинает разоблачать и критиковать власти и настраивать своих слушателей против правительственных законов и деклараций. Некогда бай Георгий водил дружбу с Димитром Благоевым и Георгием Кирковым, его память — живая история болгарского революционного движения после Освобождения[29]. На его беседы в сельских читальнях, впрочем, давно строго запрещенные властями, всегда собиралось множество народу: говорил он увлекательно и умно, не скупился на остроты и соленые шутки. Но после Сталинградской битвы вдруг куда-то исчез — одни говорили, что томится в лагере, другие утверждали, что родные держат его взаперти, опасаясь, как бы озверевшие легионеры не учинили над ним расправу. Летом сорок четвертого года он снова появился на улицах и в кофейнях, худой-прехудой, прямо-таки ревностный постник, суровый и замкнутый. Единственное, что он теперь позволяет себе, — обронить какую-нибудь туманную фразу вроде: «Теперь уже не за горами!» или: «Вы как хотите, а я намерен дожить!»
И вот бай Георгий дожил, он, словно юноша, гордо шагает по улице, а рядом идет Николай с ивовым прутиком в руке, прокладывая ему дорогу.
— Не задерживайте, человек торопится…
Десятки рук тянутся к старому тесняку, одни жаждут хотя бы прикоснуться к нему, с другими он обменивается рукопожатием, то и дело раздаются возгласы:
— В добрый час, бай Георгий!
— Держите власть покрепче, слышите?
— Не давайте им спуску, проклятым!
Время от времени он снимает широкополую шляпу, размахивает ею над облысевшей головой и выкрикивает жиденьким тенорком:
28