Впрочем, эти трое не исключение — всюду бурлит жизнь; взбудораженный народ высыпал на улицы, звенит веселый смех, люди обнимаются, целуются, как в пасхальный праздник. Да и у домов изменился облик — на подоконниках распахнутых окон цветы, на балконах развеваются знамена, большей частью трехцветные, но уже появились и красные, с вышитыми в верхнем углу серпом и молотом. Здание гостиницы украшено огромным полотнищем с портретами Сталина, Трумэна и Черчилля — в первом и третьем случае сходство почти достигнуто, а вот Трумэна вольны дорисовать в своем воображении сами зрители. И еще одна деталь: у многих на левых рукавах белые повязки с красными яркими буквами ОФ — Отечественный фронт. Эти буквы красуются уже и на здании судебной палаты (кто сумел туда забраться и закрепить их там — одному богу известно). Приемники работают на предельной громкости, диктор опять и опять читает обращение к народу нового правительства. Время от времени передаются и иные, весьма странные обращения, полные, однако, особого смысла:
«Товарищ Симеон Райков, где бы он ни находился, пусть немедленно даст знать о себе в Софийское радио!»
«Стелла Игнатиева из Разграда, исчезнувшая во время облавы в феврале 1944 года, должна явиться, если она жива, в город Русе, в Областной комитет партии!»
«Наши соотечественники в Бейруте и Каире, срочно разыщите режиссера Бояна Веселовского и помогите ему возвратиться в Болгарию! Возвращайтесь все, теперь наша власть!»
Возле театра разыгрывается целое представление — кто-то взобрался на стол, принесенный из соседнего кафе-кондитерской, и читает «Сентябрь» Гео Милева. Окружившие чтеца люди перебивают его выкриками, размахивают руками.
…А народу все больше. Повсюду горячие споры, выкрики, гневные призывы к борьбе против фашизма. Особое оживление царит возле ресторана Маркова — тут столпились рабочие и железнодорожники паровозного депо. Один, довольно пожилой, с морщинистым, дряблым лицом, прижимает к плечу национальное трехцветное знамя, увешанное красными лентами. Другой уселся на плетеный стульчик — летний инвентарь ресторана — и терзает старенькую гармонь. Сидит он важный, торжественный и по окончании танца или марша обязательно проигрывает несколько тактов «Интернационала». По всему видно, что музыкант уже с утра основательно поддал, у ног его стоит синий кувшинчик, который он время от времени подносит к пересохшим губам.
— Пока они не придут, не встану с этого места! — заявляет музыкант капризно.
— Кто они? — подначивают его железнодорожники и, перемигиваясь, весело смеются.
— Братушки!..[30]
Возле музыканта стоит мальчонка лет пяти-шести и восторженно смотрит на него.
— Правда, правда, скоро русские придут.
Люди хохочут, треплют мальчика по головке, шутят:
— Ну, если уж ты говоришь, как им не прийти!
— Сынок весь в папашу — тоже большевик!
Какой-то железнодорожник — щеки у него гладкие, как персики, два металлических зуба посверкивают — залезает на ограду и начинает говорить сперва медленно, запинаясь, потом все с бо́льшим жаром, размахивая рукой, на которой болтается браслет «от ревматизма», — о чудовищных зверствах вчерашних правителей, о беспросветной нужде, о надежде, которая не угасла в сердцах людей даже в ту пору, когда на горизонте, казалось, не мерцала ни одна звездочка.
— Ну хватит! — теребит своих Елена, она и сама не хочет расслабляться и не терпит, когда расслабляются товарищи. — Время не ждет!
Трое пробиваются сквозь толпу, которая по мере приближения к крытому рынку становится все гуще. И тут Николаю приходит в голову: а не пойти ли им в обход, по Александровской улице? И давка меньше, и будет возможность посмотреть, что сейчас происходит в стороне от главных артерий города.
— Нельзя же судить о настроении людей только по этому, — глубокомысленно замечает он.
…От перекрестка доносятся новые волны шума, и люди, охваченные любопытством, бегут туда. Тройка тоже идет в том направлении, но Николай кисло предупреждает товарищей:
— Только ни во что не ввязываться!
Возле бакалейной лавки стоит, скрючившись, человек с испуганными бегающими глазками, на него со всех сторон налетают женщины и лупцует его почем зря, сопровождая свои тумаки грубой бранью:
— Знай, как нас позорить! Вот тебе, ворюга! Вот тебе, потаскун, твою мать!..
Из разговоров в толпе становится ясно, что это всем осточертевший сменный мастер бакелитового завода. Женщины честят его за доносы и издевательства над ними — пришло время отомстить этому развратнику и подхалиму.
30
Так называли болгары русских солдат-осеободителей во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов.