— Усех порешил, усех порешил!..
— Кто порешил, расскажи толком.
— Мамку, татко — усех, усех…
— Ты его знаешь, кто он?
— А то как же, Христосик!
— Христосик?
— Ага, он привел их до нашего двора…
— Что ты, Мусенька, опомнись, Христосика замучили немцы.
Когда Христосик надломился, когда сдался фашистам вконец, они решили его же руками убрать поодиночке партизанских активистов. Был пущен слух, что Христосик скончался, показывали даже место его захоронения. А тем часом переодели его во все серое — в немецкую солдатскую форму и кинули в лес с карательным отрядом.
Первой жертвой оказались родители Маруси. Когда каратели, выломав дверь, ворвались в хату, Маруся забилась под кровать. Оттуда она услышала, как застучал автомат, увидела, как упали на пол сперва мамка, затем татко, как под ними росли кровяные пятна, как пятна слились в одно и как от того единого отделился ручеек и покатился по пыльному полу прямо к Марусе под кровать. Слышала звон разбиваемой посуды, оконных стекол, слышала, как разговаривали между собой каратели, особенно запомнился голос Христосика — трубно-басовитый, странный голос. Она и раньше, еще когда Христосик был партизаном, слушая его, не верила, что это он говорит: голос был какой-то чужой, совсем не похожий на того человека, который им обладает. Верилось, у Христосика он должен быть высоким, визгливым, с хрипотцой.
А тут чистый густой басище.
Когда Маруся высунулась из-под кровати, она увидела его, Христосика. Только раньше он ходил в валенках, в армейских галифе защитного цвета и в темной ватной стеганке. Шапка на нем была серая, армейская, из искусственной мерлушки. Теперь же Христосик переменился. Одет в тяжелые ботинки с высокими голенищами на шнуровке, немецкие брюки и куртку серо-стального цвета, суконную ушанку с козырьком. На груди автомат с перекинутым через шею ремнем. Он же, Христосик, особо запомнила Маруся, скомандовал остальным:
— Поджигай!
Солдаты внесли в хату охапки соломы, подпалили от зажигалок жгуты бумаги, ткнули огонь в солому, удалились.
Когда уже умолкло тарахтение машины-вездехода и когда от дыма и горячего духа Маруся стала задыхаться, она опрометью кинулась из-под кровати, шмыгнула в открытую настежь дверь, подалась босая, простоволосая, в одной нижней рубашонке через бугор по снежным заносам в село искать защиты и приюта.
Ваня Макоцвет, слушая Марусю, начал одеваться.
— Ты куда? — строго обернулась к нему мать.
— Мне надо! — взмолился Ваня.
— На ночь глядя?
— До дядька Кочерги.
Кочергой звали командира отряда.
— Где его сейчас найдешь? Заплутаешь в лесу… — уже просила, а не приказывала мать.
— Найду!
Ваня вылетел из хаты. В лицо ему ударил сырой ветер, пахнущий талым снегом. «Тяжело будет бежать, — подумалось. — Надо держаться верхом, кряжем, спускаться в лес у трех криничек».
Наткнулся на часового уже на рассвете. Тот был в белом маскировочном халате, капюшон на голове зажгутован. Часовой не окликнул пришлого, а просто высунул из кустов на тропку ошкуренную белую палку, которую Ваня не заметил и о которую запнулся, упал лицом в снег. Часовой зажал ему рот рукавицей, попросил:
— Помолчи, паренек, потерпи. — Когда Ваня пришел в себя, партизан строго спросил: — Что ищешь? Скажешь, теленок пропал, отбился от коровы, забрел в чащу, так?
— Ни!
— А как?
— Шукаю Кочергу!
— Глянь-ка, каждому нужна кочерга! Что, нечем в печи пошуровать?
Ваня осмелел окончательно.
— Нечем!.. Веди быстрее, тебе говорят, — завел за спину руки. — На, вяжи. Накинь повязку на глаза, только веди быстрее!
На третий день, под утро, каратели ввязались в бой с передовой группой партизан, которая умышленно отводила их в сторону от лагеря. Ваня видел Христосика, тот вертелся на коне вдали, за передней немецкой цепью, что-то покрикивал по-ихнему. Видел и то, как Христосик качнулся в седле, бросил поводья, схватился за левое плечо: видать, пуля туда угодила. Конь какое-то время нерешительно топтался на месте, затем, развернувшись, понес седока к опушке, где стоял немецкий вездеход.
С тех пор Ваня не видел Христосика. А вскоре и все оккупационные власти откатились на запад вместе со своими битыми частями. Подумалось, Христосик убежал с ними, его не найти.
Прошло более десяти лет. Перед самой свадьбой, когда Ваня и Маруся, которых все привыкли считать братом и сестрою, решили пожениться, когда хлопотали о закупками всего необходимого для торжества, Маруся как-то прибежала домой сама не своя, задыхаясь, глотая слова, показывая в сторону автобусной остановки междугородных линий, наконец-то вытолкнула из себя: