Я просмотрела весь альбом, и не столько из вежливости – чтобы не обидеть хлебосольную хозяйку, – сколько из интереса. Настины картины отличались разнообразием. Некоторые она рисовала по фотографиям, как пояснила Софья Петровна, а некоторые были написаны с натуры. Имелось несколько портретов и натюрмортов, но пейзажи Настя, безусловно, любила больше. Почти все рисунки были выполнены акварелью, и только пара портретов – карандашом. В одном я узнала Софью Петровну – сходство было налицо.
– Меня рисовала, – подтвердила пожилая женщина. – Руку набивала для поступления в художественное училище, там экзамены сложные.
– Что же случилось с вашей внучкой? – Я осторожно отдала альбом хозяйке. – Как я понимаю, она не стала поступать в училище?
– Все было хорошо до одиннадцатого класса, – вздохнула Софья Петровна. – Сначала Настя собиралась поступать в университет, а там полное школьное образование нужно, но потом передумала – поняла, что создана быть художником. Жалела, что не ушла из школы после девятого класса, как все делают, кто получает среднее образование, времени столько потеряла. Но потом смирилась и стала готовиться к экзаменам, в свободное время кубы всякие рисовала. Мне-то они совсем не нравились – пейзажи намного красивее, но на экзамене такие вот постановки странные. Она даже курсы посещала, сама на них зарабатывала. В выходные, когда ее одноклассницы в кино бегали да на дискотеки, листовки прохожим раздавала, все боялась, что кто-нибудь из школы узнает и издеваться над ней будут. А потом все и закончилось.
Софья Петровна замолчала. Я терпеливо ждала продолжения рассказа.
– У Насти тяжелая депрессия началась, – вздохнула старушка. – Я-то все время дома, сразу заметила, что с девочкой что-то не то творится. Рисование она совсем бросила, все время в компьютере сидела. Отец ее деньги выдавал нам на обучение и всякие вещи необходимые. Когда Настина мама умерла, он на другой женился. Настя тогда маленькая была совсем, три года ей исполнилось. У отца ее другая семья, вот он и откупался от ребенка деньгами, а Настя со мной жила. Конечно, могло быть и хуже – некоторые даже материально не помогают, а я Настеньку всегда больше всех любила, да и она меня тоже.
Было видно, что Софье Петровне тяжело все это вспоминать, и я сидела тихо, не мешая ей выговориться. Человек, а особенно пожилой, не может все копить в себе, ему просто необходим собеседник, желательно малознакомый, который будет внимательно слушать и не перебивать. Можно сказать, нам обеим повезло – старушка нашла уши, которым можно поведать свою историю, а я получила источник разнообразной информации, из которой, я была уверена, смогу выделить что-то полезное для себя.
– У Насти изменились привычки, – продолжала Софья Петровна. – Раньше она в основном за альбомом и рисунками сидела, а никакой физкультурой в жизни не занималась. Ей плохо это давалось – какие-нибудь нормативы в школе сдавать, а она последней всегда была, переживала, конечно, да и дразнили ее. Настя мне раньше все рассказывала, она говорила, что из-за этой несчастной физкультуры с ней никто не общался. Дети, знаете, они сейчас жестокие. Если человек чем-то отличается, скажем, рисует хорошо, так они найдут то, что у него не получается, и будут над ним издеваться. Так и с внучкой моей вышло. Рисование только ее спасало – бывало, классе в пятом придет с уроков зареванная, я ей альбом с красками подсуну, она начнет рисовать – и успокаивается. Я это давно поняла, и в дни, когда у них урок физкультуры, всегда на стол клала альбом с красками и кисточками.
А в одиннадцатом классе она вдруг сама бегать по утрам решила. Мне сказала, что не хочет портить аттестат плохими оценками по физкультуре. Мне сразу надо было насторожиться – всю жизнь жила девочка без всяких этих пробежек, а тут внезапно вставать стала на полчаса раньше, не завтракала – мол, если поешь, бегать тяжело. Прибежит с улицы, схватит рюкзак, и бегом в школу – бабушка, опаздываю, я в школе поем. Вечером поздно возвращалась, и вместо ужина за рисование сядет – опять готовиться надо, ты мне оставь, я как рисунок сделаю, сама подогрею и поем. Настенька всегда любила мои блинчики, пирожки я часто пекла, ее любимые – с картошкой. Изысков на столе никогда не было, но я старалась вкусно готовить, и Настя не капризничала, ела все подряд. Меня успокаивало то, что ужин, который я в тарелке оставляла, она вроде ела и посуду даже за собой мыла. А потом я заметила, что черная школьная юбка на девочке болтается, хотя раньше Настя ее застегивала с трудом. Когда человека каждый день видишь, не сразу заметишь, что он меняется. Я Насте сказала – что-то ты худее стала, а она пожала плечами и рукой махнула, но как-то глаза у нее сразу изменились, даже радостными мне показались. Я не стала ее больше спрашивать, но в рюкзак специально клала бутерброды – чтоб если она дома не успевает поесть, перекусила в школе. Вечером смотрела – в ранце никаких бутербродов не было, съела, значит. Вот я и успокаивала себя этим.