Обернувшись на хруст шагов, Назаров чуть шевельнул спутанными, жесткими, как прошлогодняя стерня, бровями, прежде чем поздороваться, прошелся взглядом по Хохлову с головы до ног, будто неодобрительно оценил его наряд. И опять стал глядеть, как грузят мешки.
Женщины, обе чернявые, стройные и, несмотря на замызганные юбки и пыльные кофточки, очень привлекательные, были не местные, из эвакуированных. Одна была с косой, другая острижена коротко, не по-деревенски. Поздоровавшись с Хохловым, они почему-то глянули друг на друга, хохотнули, убежали в амбар и долго не появлялись.
- Спать там разлеглись? - прикрикнул Назаров.
Женщины тотчас появились, неся очередной мешок. Обе виновато глядели вниз, под ноги, губы их были крепко поджаты. Чувствовалось, обеим опять хочется рассмеяться.
- Кобылы, язви их... Все ржут и ржут, спасу нет, - проговорил Назаров, когда женщины опять скрылись в амбаре. - Кровь у них колобродит, ты не обижайся.
- Ничего, ничего, - промолвил Хохлов.
- Начнем сев - кровь-то утихомирится, поостынет.
Панкрат Назаров был так худ, что дальше, казалось, худеть и некуда. Некуда дальше было ему и чернеть - кожа на шее, на лице и даже на руках давно сделалась землистого цвета. Только когда его душил тяжкий кашель, лицо наливалось сукровицей, неприятно багровело.
Припомнив, как багровеет при кашле лицо Назарова, Хохлов почувствовал раздражение на самого себя и вину перед этим человеком. "От стыда-то куда деться, прости ты, господи", - сами собой зазвенели в голове слова Головлева. "Это действительно, действительно... - подумал Хохлов. - Ударит же в голову..."
Опять женщины вынесли из амбара и забросили на бричку очередной мешок. Они были молоды, каждая была переполнена нерастраченной женской силой. А Панкрат Назаров стар, болен, жизненные соки из него уходили. Присутствие двух молодых женщин только подчеркивало страшный контраст между молодостью и старостью, бытием и смертью. И Иван Иванович Хохлов вдруг остро, до щемящей боли, почувствовал ужасную и неумолимую жестокость жизни.
Голосом хрипловатым, надорванным кашлем, Назаров промолвил:
- Последние отходы замели. На мельницу отправляем.
- Покажите, - тоже хрипло сказал Хохлов.
Он потребовал это не потому, что в чем-то еще сомневался. Нет, Иван Иванович просто хотел посмотреть на эти зерновые отходы.
- Софья, Татьяна, развяжите.
Когда женщины развязали мешок, Иван Иванович сунул туда руку, взял горсть отходов. То была смесь семян разнообразных сорняков - овсюга, сурепки, мышиного горошка - и щуплых ржаных зерен... Из этой-то смеси и получилась та серая, как дорожная пыль, мука, из которой пекли прогорклый хлеб.
- Для посевной берег, - кивнул председатель колхоза на груженую бричку. Мельница, слава богу, своя. Перед войной еще зачали строить на таежной речке. Не был у нас на мельнице-то?
- Нет.
- Загляни как-нибудь. Пруд там богатый получился, красивый. Покуда комарья нет, просто санаторий... Ну все, что ли, сгрузили?
- Все, - сказала женщина с косами.
- Тогда с богом. Да глядите, там мосток в распадке расшатало нынче...
Женщины взобрались на бричку, поехали. Они сидели рядышком, подставляя солнцу спины и плечи, и было теперь в их фигурах что-то жалкое, сиротливое. Председатель колхоза и Хохлов провожали их взглядами, пока бричка не скрылась. А когда скрылась, Назаров проговорил:
- В колхозе есть еще четыре мешка гороховой муки. Тоже сберег на посевную. Смешаем с этим, - Назаров кивнул в сторону, где скрылась бричка, - и лепешки печь будем. Ничего. Айда к семенному амбару, глянем, что там...
Семенной амбар стоял прямо на току. Под навесом стучала веялка, две женщины крутили ее, а третья большой железной плицей засыпала пшеницу. В одной из крутильщиц Иван Иванович узнал Агату Савельеву, а зерно насыпала, легко сгибаясь и разгибаясь, жена Назарова, Екатерина Ефимовна. Лет ей было разве чуть поменьше, чем Панкрату, время так же избороздило ее шею, щеки, все лицо и не тронуло почему-то лишь глаза - удивительно ясные, свежие, как обмытые речной волной коричневые камешки. Среднего роста, худенькая, с покатыми плечами и все еще не опавшей грудью, она со стороны всегда сходила за молоденькую девушку, и лишь вблизи каждый убеждался, что это старуха.
Когда подошли Хохлов с Назаровым, Екатерина Ефимовна беспокойным взглядом скользнула по мужу, но сказать ничего не сказала, только кивнула на приветствие Ивана Ивановича и отвернулась. Назаров же будто не заметил ни жены, ни Агаты - никого, присел перед горкой пшеницы, взял горсть зерна, долго пересыпал из ладони в ладонь, будто играл. Наконец тяжко разогнулся.
- Решили вот еще раз перевеять, отбить какие похудевшие за зиму зернышки. И сеять-то ее, пшеницу, в наших местах не надо бы. Да вот... Ладно, сотню-другую гектаров посеем... Айда в контору, что ль, для разговора.
Поднялся и пошел, насупившийся, сердитый, не обращая больше ни на кого внимания - ни на встречавшихся колхозников, ни на Ивана Ивановича.
* * * *
В конторе Назаров сел за свой скрипучий стол, пригладил обеими ладонями торчавшие по вискам волосы, спросил:
- Громотуха, говорят, нынче пошла?
- Вскрылась под утро.
- Слава те, господи. Полая вода и память о зиме уносит. Как на фронте-то?
- Да что на фронте... - Хохлов присел на деревянный диванчик у окошка. Идут бои под Новороссийском, было сегодня утром сообщение. Подвигаются наши к Крыму. А так в общем тихо. Не читаете разве газет, не слушаете радио?
- Читаем, как же... когда время есть, - усмехнулся Назаров. - Да только что сейчас грому ожидать? Это попозже начнется, в июне, может. Да и то к концу.
- Да? - с любопытством спросил Хохлов. - Именно в июне? Откуда ж вы знаете?
- А чего знать? Война - это навроде нашей крестьянской страды, без поры да без подготовки не начнешь. Мы вон и то... Сам ты видел - последние отходы сегодня заскребли, чтоб какой ни на есть хлеб иметь для посевщиков. Все ресурсы свои, словом, кинули. А страна-то поболе, чем колхоз. Да после Сталинграда сообразоваться надо. Легко, что ли, он дался... Этот, Семка Савельев, сын Федора, там, говорят, воевал? - неожиданно спросил Назаров. Анна хвасталась - орден какой-то ему дали.
- Медаль "За отвагу".
- Ишь ты тихоня... - Назаров проговорил это еле слышно, спрятав под густыми бровями глаза. - Танком командует вроде бы?