Я бы никогда не подумала, что у него может быть сын в Полиции, который, вдобавок, ходит в таком смешном черном пальто. Матога представил нас друг другу довольно неуклюже, смущенный, но я даже не запомнила имени Черного Пальто, потому что они сразу отошли в сторону, и я слышала, как сын ругал отца:
— Ради Бога, папа, зачем вы трогали тело? Вы что, фильмов не смотрите? Все знают, что, когда происходит такое, к трупу нельзя прикасаться, пока не приедет Полиция.
Матога защищался слабо, будто его угнетал разговор с собственным сыном. Я думала, что все должно быть наоборот, и разговор с родным ребенком только добавляет сил.
— Он ужасно выглядел, сынок. Ты бы тоже так поступил. Он чем-то подавился и был весь съежившийся, грязный… Это же наш сосед, мы не хотели покидать его на полу, как, как… — он подыскивал слово.
— …животное, — помогла я, подходя к ним ближе; не могла стерпеть, что Черное Пальто так укоряет отца. — Он подавился костью убитой Косули. Месть из могилы.
Черное Пальто посмотрел на меня и обратился к Матоге:
— Вас могут обвинить в том, что вы запутываете следствие. И вас, пани, тоже.
— Ты что, шутишь? Вот это да! Как будто у меня сын не прокурор…
Тот решил завершить этот неловкий разговор.
— Папа, хорошо. Скоро вам обоим придется давать показания. Возможно, покойнику сделают вскрытие.
Он похлопал Матогу по плечу, и в этом мягком жесте заметно было и превосходство, как будто сын говорил: хорошо, старик, теперь я беру дело в свои руки.
Потом он исчез в доме покойника, а я, не дожидаясь их решения, пошла домой, замерзшая, с охрипшим горлом. С меня хватит.
Из моих окон было видно, как от села подъезжает снегоочистительная машина, которую здесь все называли «беларуской». Благодаря ей вечером к дому удалось подъехать катафалку — длинному, приземистому, темному автомобилю с черными занавесками на окнах. Но только в одну сторону. Когда около четырех, едва начало темнеть, я вышла на террасу, то заметила вдали движущееся черное пятно на дороге — это усатые мужчины настойчиво толкали катафалк с телом товарища под гору, к вечному упокоению в Извечном Свете.
Обычно телевизор работает целый день, с самого завтрака. Это меня успокаивает. Когда за окном царит зимняя мгла, или рассвет уже через несколько часов незаметно переходит в Мрак, кажется, что там нет ничего. Можно смотреть в окно, а стекла отражают только кухню, маленький, захламленный центр Вселенной.
Для этого и нужен телевизор.
У меня большой выбор программ; антенну, похожую на эмалированную миску, привез как-то Дизь. Она ловит несколько каналов, но это многовато. Мне и десяти достаточно. И двух тоже. Собственно, я смотрю разве что прогноз погоды. Разыскала этот канал и счастлива, что могу получить все, в чем нуждаюсь, поэтому даже пульт куда-то засунула.
С утра меня сопровождает картина атмосферных фронтов, прекрасные абстрактные линии на картах, синие и красные, они неумолимо приближаются с запада, из-за Чехии и Германии. Несут воздух, которым только что дышала Прага, а может, даже Берлин. Он пришел из-за Атлантики, прошел всю Европу, можно сказать, что это морской воздух здесь, в горах. Я особенно люблю, когда показывают карты атмосферного давления, которые объясняют неожиданную слабость при вставании с постели или боль в коленях, или еще что-то — непонятную грусть, которая очевидно имеет природу атмосферного фронта, капризной змеевидной линии в земной атмосфере.
Меня будоражат спутниковые фотографии и кривизна Земли. Значит, это правда, что мы живем на поверхности шара, открытые перед всеми планетами, покинутые посреди огромной пустоты, в которой после Падения свет собрался в мелкие крошки и рассыпался? Это правда. Нам следует об этом ежедневно напоминать, потому что это забывается. Нам кажется, что мы свободны, а Бог нам простит. Лично я так не считаю. Любой поступок, превратившись в едва ощутимое колебание фотонов, направится в конце концов к Космосу, как будто фильм, который вечно будут смотреть планеты.
Когда я завариваю себе кофе, обычно передают прогноз погоды для лыжников. Демонстрируют неровный мир гор, спусков и долин, и прихотливый снежный покров — шершавая кожа Земли лишь кое-где покрыта белыми лоскутами. Весной на место лыжников приходят аллергики, и картина становится красочной. Мягкие линии обозначают опасную территорию. Там, где красное, природа атакует самых чувствительных. Всю зиму она ждала, усыпленная, чтобы сейчас напасть на хрупкую иммунную систему человека. Когда-нибудь нас вот так совсем сметет. Перед выходными показывают прогноз погоды для водителей, но их присутствие сводится к нескольким линиям немногочисленных у нас автострад. Такое деление людей на три группы — лыжников, аллергиков и водителей — для меня очень убедительно. Это хорошая и простая типология. Лыжники — это гедонисты. Мчатся по горным склонам. Водители предпочитают взять судьбу в собственные руки, хотя от этого часто страдает спина; понятно — жизнь нелегка. Зато аллергики — постоянно на большой войне. Я, несомненно, аллергик.