- Всем нужна любовь Господа, - негромко, без уверенности сказал Роман.
- Всем, говоришь ты? – усмехнулся Хорь. – Ну дак послушай. Послушай, священник. Не нужен мне ни твой Бог, ни любовь его. Знаешь, я б его убил, Бога-то, если б он был. Да нет его, и ничем не помочь.
- Есть Бог над нами, ты просто не чувствуешь мудрости его, - возразил Роман.
- Мудрости его? А зачем она мне нужна, его мудрость? Слушай, священник. У вас ведь это исповедью зовется? Ну так слушай. С малых лет был я разбойным человеком. И воровать мне приходилось, и убивать. Шайка у нас была молодая, небольшая, но проворная и крепкая, все друг другу как братья, друг за друга глотки рвать готовы были. А потом я встретил ее. Это было на юге, она была цыганкой, бросившей табор и оставшейся жить у клочка земли. Как я любил ее! Я полностью переменился. Научился торговать, научился пахать землю, бросил, порвал все, что было до нее… Где же был тогда твой Бог? Ведь и я верил в него. Где он был, когда она угасала, когда неведомая болезнь косила ее, как нежный колос? Где, священник? И зачем мне бог, ежели не в силах он вернуть моего ангела на землю?
Голос Хоря был все также тих, но горечь его разъедала душу.
- Я не мог оставаться там, в том доме, где мы были так счастливы. Где я ее похоронил. Я похоронил ее своими руками.… И я бежал. Я бежал на север, я спасался, как мог, и здесь, в этом селе, мои силы иссякли. Я устал. Погас, как уголья в печи, за которыми не присмотрела неразумная девка. Я живу здесь и жду своей смерти, чтобы, когда стану совсем плох, вернуться туда, в тот край, в тот дом, где мы были так счастливы, и испустить дух на ее могиле. Где же твой Бог, священник? Почему не спас он ее? Почему не внемлет он моим молитвам и не заберет меня к ней? Хоть в рай, хоть в ад. Знаешь, священник, я буду счастливо гореть в адском пламени, ежли она будет улыбаться мне с небес. Но Бог не заберет меня. Как и не спас ее тогда. Бога нет.
- Бог испытывает тебя, не пойдешь ли ты по старой дорожке…
- Испытывает? – голос Хоря стал жутким и вкрадчивым. – Мало ли он испытывал меня, когда она умирала на моих руках? Зачем спасал он меня тогда, посылая ее, как ангела с небес? Почему он все испытывает меня, хотя я никогда уж не смогу вернуться на старую дорожку после того, как впервые взглянул в ее глаза? Признай, парень, ты и сам не веришь в то, что говоришь, но даже себе не можешь признаться в этом. Ты заковал себя в кандалы из книг и обетов, но это все пустое, ты лишь лишаешь себя счастья в жизни. А жизнь, парень, она мимолетна, она пролетит – и ты даже не заметишь, как утекло твое время, как потерял ты все, что так стремился найти, чем так дорожил. Живи, парень, слышишь? Живи, чтобы не жалеть.
Хорь сделал паузу, взглянул на отвернувшегося Романа и перевел взгляд на ведьму.
- А она другая, священник. Она может жить веками и не стареть. Сколько добра нужно ей внутри, чтобы сквозь страх, мучения и злобу помогать своим же мучителям. Воистину она прекрасна. Нет никого прекраснее нее.
Хорь повернулся обратно. «Мучителям. Это он про меня,» - подумал Роман, поймав безжалостный взгляд своего непрошенного собеседника.
- Тебе не победить ее, священник. Она сильнее, но не чарами своими, а светом. И нет сомнения и мук в ее душе. И пока есть они в твоей, все не по силам тебе будет с ней тягаться.
- Замолчи, - негромко сказал Роман. – Моя вера тверда, как и прежде.
- Ой ли, даже после стаи волков? Смешон ты, - презрительно сказал Хорь. – Ну да уж замолчу, раз неприятны тебе мои речи. Спрашивай уж сам, ежли хочешь.
- В селе…все хорошо? Все целы? Не приходило ли больше волков?
- Милостию нашей ведьмы, все целы. Кого немного покусали, те уж почти здоровы. Два мужика, которых порвали, тоже уже на ноги становятся. Впрочем, раны их и в сравнение с твоими не идут. Их бы, слышь-ко, и так, без Элины, может, и смогли бы выходить. А вот ты…ты уже, почитай, отдал свою душу, когда она за реку поспела. Глупый парнишка… А волки и не приходили больше. Из тех, кто околел от страха, молодухам уж волчьи шубы шить собираются.