***
Зима начинала сходить на нет, когда священник окреп настолько, что смог перебраться обратно в свою темную каморку. Несмотря на оттепели, что случались все чаще, комнатка его была вся покрыта инеем, как он впервые спустя много дней отворил дверь. Тяжелый, спертый, влажный воздух и темнота ее напомнили ему подвал после светлого, теплого и сухого домика ведьмы. Первое, что захотелось сделать Роману при взгляде на этот каменный мешок - поскорее выбраться наружу, чтобы вдохнуть свежего воздуха да взглянуть сощуренными глазами на становящееся все более ярким солнышко, уже ожидающее весны.
Но вместо этого тяжело опустил он ослабленное тело на край ледяного своего жесткого ложа. Холод и темнота были вечными его спутниками, закаляли его тело, заставляли бороться. Где теперь были все его силы? Долгая болезнь и собственная беспомощность словно надломили что-то в нем. Вместо уверенности и уюта чувствовал теперь он желание закрыть глаза, уйти, забыть эту каморку, и этот затхлый воздух, согреться от этого холода. Но также и знал он, что то был холод в душе его, ведь с холодом телесным давно уж научился он справляться. Видать, совсем расслабился он в доме ведьмы, хоть и чувствовал постоянное напряжение. Чертова ведьма!...
Роман тяжело вздохнул, встал и решительно вышел. Нашел свою лопату и, то и дело останавливаясь, чтобы дать отдыху телу, расчистил паперть и задний дворик церкви. Работа согревала и прогоняла непрошенные мысли, дарила приятное теплое напряжение телу, разминала застоявшиеся мышцы. Покончив со снегом, священник помахал рукой ребятишкам, с любопытством наблюдавшим за ним, и направился в сарай, набрал побольше дров и проследовал в зал. Церковь больше не должна была простаивать в холоде и запустении, не за тем он сюда приехал. Теперь следовало навестить дьячка, спросить у него углей для камина да жира, смазать засовы и петли церковных дверей, чтобы легко и просто можно было войти в храм, в место, где всегда можно найти покой и приют. Сюда, в храм, а вовсе не в домик ведьмы.
***
Изба дьячка, большая и корявая, стояла на окраине неподалеку от церкви. Когда-то это была небольшая чистенькая светёлочка, поставленная на высокие крепкие пеньки. Но со временем она осела и подгнила, с боков к ней то там, то здесь прилепились неказистые пристроечки, появлявшиеся, когда растущая семья переставала умещаться в старом доме. Сейчас внутри нее было тепло, сыро и даже уже пусто, ведь самые взрослые дети выстроили уже свои хаты и покинули отчий дом.
Иосиф спал на печи в дальней комнате. Жена его, толстая изможденная женщина, с трудом переваливающаяся на больных ногах, выгребла Роману несколько тлеющих угольков из печи в ведро и дала небольшой горшок с остатками жира на донышке. Уже подросшие младшие детишки, трое сорванцов-погодков лет тринадцати, с любопытством выглядывали из другой комнатушки, проход в которую был завешен темной и грязной тяжелой домотканной занавесью.
Хозяйка была немногословна. Несколько лет назад упала она в поле на жатве да больной сделалась. С тех пор едва ходили ее ноги, и с языком случилось что-то. Даже самые простые слова давались ей медленно и с трудом и были столь невнятны, что порой и непонятны непривычному человеку.
Слушая неторопливую, обрывистую речь, Роман узнавал о последних новостях деревни. Пострадавшие от волчьей стаи уже давным-давно встали на ноги, и о том дне напоминали им лишь новые шрамы на их мощных крестьянских телах. Ведьма с тех пор почти не появлялась в деревне, так мало было хворых и занемогших, да и главной ее заботой долгое время был он, Роман. С нетерпением все ждали уже теплых весенних дней, чтобы наконец-то выйти из домов да обогреться в лучах жаркого солнышка.
Но было и иное.
— Кыгда...ы..ынкызытеры прыихать дылжны, а? - спрашивала хозяйка, провожая священника до двери. - Ытец наш...спрашевыл...кыгда ужы.
— Скоро, скоро, матушка, - покрываясь испариной, как можно спокойнее отвечал ей Роман. - Как снега сойдут, так и обещались. Уж передайте отцу Иосифу, чтобы он не беспокоился да поджидал их ко вешнему времени.