Не один он ждал прибытия палачей. Он - ждал и боялся, а они - ждали и верили… Почему же не верил он?
Выходя из деревни, Роман краем глаза заметил вышедшего из избы неподалеку Хоря. Хорь недобро прищурился, кивнул ему и закурил. Он единственный из крестьян мог позволить себе курить большую набивную трубку с настоящим табаком из далеких южных земель.
Роман нехотя кивнул ему в ответ.
***
Весна, как водится, пришла внезапно. Выглянуло однажды солнышко да по-весеннему взглянуло на землю, да от теплого его взгляда побежали ручьи повсюду, вскрылась с грохотом река на быстрине и понеслась ломать лед о берега, унося с собой целые островки вырванного камыша да деревянные крестьянские мостки. На проплешинах холма уж начинала пробиваться смешная мелкая травка, яркая, мягкая и нежная.
Выбеленная церковь, сверкающая и улыбающаяся навстречу солнцу, не устояла перед влажностью тающего снега и пустила мох и плесень на выбеленную поверхность своих стен. Стоило это Роману многих забот. Сколотил он несколько длинных лестниц да подмостей, и нужен был лишь другой человек, дабы присмотреть, чтобы не подвели они да он, Роман, не свалился на твердый пол иль землю. Дьячок был уж слишком стар и слаб, чтобы помочь, а к мужикам священник робел обращаться. Ну, а как они откажут? То-то посмешище с него сделают, дурака немощного. Не мог он и ведьму попросить, да и разве можно было решиться посмотреть ей в глаза после той заснеженной равнины? Хотя она, ведьма, могла бы. Как же она сильна!
Помощник в нелегком деле нашелся неожиданно. Одним утром, когда Роман заканчивал пристраивать мостки к стене церкви, к нему подошел Хорь.
— Слышь-ко, священник, ты церковку перестраивать собрался, што ли? - спросил он, по-своему недобро усмехаясь.
— Да пребудет с вами милосердие Божие. Видишь ли, как зазеленело всё с этих вешних вод? Надобно бы поотчистить да, как подсохнет, заново выбелить, дабы не касалась хворь священных стен.
— Ой ли, священник, да сдюжишь ли один? Оскользнется али поедет с холма лесенка, и все, собирать тебя потом Элине по частям снова. Может, подсобить тебе? Пока распутица не сойдет, все равно делать мне нече.
— С Божьей помощью бы и сам управился, да все же прав ты, неловкое это дело, ежели в одних руках, - рассудительно отвечал Роман. Не признаваться же, правда, в своей слабости? Впрочем, Хорь - человек не тот, он любого другого насквозь видит. Эк как усмехается обидно, все-то он уже понял да отгадал. Специально, небось, из деревни Романа увидел да подошел, чтобы поехидничать.
— Да ты нос не задирай, не задирай, священник, - хмыкнул бывший разбойник. - Полно, вижу же, что одному тяжко будет, а я - свободные руки, вот и пришел подмогнуть. Гордость ни к чему твоя, погубить тебя однажды может, ежли не сдюжишь.
— То не гордость, а смиренное помощи принятие во славу Господу нашему, - возразил Роман, оставляя мостки. - С умелыми руками и работа быстрее заспорится, а работа - дело богоугодное.
— Ты речи свои брось, не к селу они здесь. Скажи лучше, что делать надо, - поводя жилистыми плечами, проворчал Хорь.
В один день покончили они оттирать наружнюю побелку и уж в сумерках затаскивали лестницы и подмости в длинный узкий коридор в задней части церкви. Роман не знал, как и благодарить внезапного своего помощника. И тут закралась одна мысль в его голову.
— Хорь, как зовут тебя?
Разбойник, прилаживавший к стенке длинную доску, выпрямился и повернулся к священнику. Сощуренные глаза его словно изучали Романа, оценивали, стоит ли отвечать ему.
— Тимуром звать меня, - наконец сказал он. - Мать моя была то ли татарского, то ли еще какого схожего народу, да и дала мне имя, какое было у них в почете, означало сильного да крепкого мужа. Знать, больно хотела, чтоб я выжил, ведь родила она меня в неволе, да из неволи в разбойничью шайку отдала, решила, видимо, что там мне и то, слышь-ко, лучше будет, чем с нею.
— Некрещеное твое имя.
— Что же, и крестить меня было некому, - усмехнулся Хорь. - Любимая моя, та крещена была, Марией, как и многие, а в миру совсем другое имя имела и любила его боле, чем церковное.
— Как же звали ее?
— Баваль, с ее языка значило это - ветерок. Весела она была и своевольна, а любопытна - страсть. Бывало, вечером, после тяжкой работы, выбежит за калитку да пляшет, да смеется, да цветочку какому удивляется, и откуда силы взялись, - взгляд Хоря затуманился, как произносил он эти слова, и словно сам он весь переменился - исчезли и горечь, и озлобленность, и сам он из Хоря превратился в Тимура, который когда-то тепло умел улыбаться, собирая две заметные добродушные морщины дугой у уголков сухих губ.