Привели и ведьму. Со связанными заломанными руками, со слегка встрепанными со сна и от этого необычно пышными волосами. Рядом с могучими инквизиторами, затянутыми в броню и плащи, она казалась маленькой беззащитной девочкой. Впрочем, ей хватало мужества как обычно улыбаться, пока грубые руки почти тащили ее вперед, ибо на каждый широченный шаг церковников приходилось несколько обычных, легких шажков ведьмы.
У прохода между дровами стоял другой церковник и звучным голосом нараспев читал молитву. Роман стоял напротив него, у другого края прохода, но молчал. Его пошатывало от недосыпа, как ни пытался он стоять прямо, и темные мешки под его глазами набухли и грозились совсем уползти на щеки.
Когда ведьму проводили мимо, она замешкалась, повернула голову, засыпанную волосами, и улыбнулась ему, но на дне ее глаз он увидел страх. Ему стало совсем паршиво. Ожидала ли она, что он заступится за нее? Знала ли, что он бессилен против этих молодцев? Могла ли что-то сделать сама, не допустить смерти и спастись? Он поймал себя на мысли, что надеется на чудо вроде того, что она сотворила в церкви. Или с волками.
Ведьму грубо толкнули вперед, подвели и приставили спиной к шесту и как следует привязали за запястья.
Страх, сказал себе Роман. Я видел страх в ее глазах. Она боялась, значит, не могла. Почему?
Голос, читающий молитву, стал громче и крепче. Роман напрягся. Почему-то он не мог заставить себя отвести взгляд. Они с читавшим отступили к ближней кучке селян.
Последние ветки прикрыли проход к шесту, церковники осенили их крестным знамением и прошли кругом, бормоча молитвы, брызгая припасенной святой водой да рассовывая в щели кусочки бересты. Ведьма стояла как могла прямо. Она больше не улыбалась, словно смотрела вдаль, туда, куда не может достать обычный человек. Потом перевела взгляд на священника и крестьян.
Она напомнила Роману волка, старого, седого, лежащего где-нибудь в осиннике, не в состоянии уже как следует подняться. Когда собаки приводят охотников к такому волку, с которого уж ни шерсти, ни наказания за растерзанных овец не взять, он смотрит на них именно так - со спокойствием и мудростью, зная, что ему все равно уж недолго осталось, и кажется, что он уже не здесь, что он уже ВЫШЕ — и этих людей, и этого мира.
Костер подожгли. Медленно занимались коряги, старые не давали пламени, а просто тлели, недавно выкорчеванные шипели, поджимая еще сочные молодые отростки; сухие вспыхивали ярче и давали сильного жару всему вокруг.
— Нужно больше дров. Снесите, - разнесся поверх молитвы голос Алкида. Крестьяне не тронулись с места. - Ну! Божьего суда напугались?
Несколько мужчин медленно отделились от толпы и, покачиваясь на внезапно ватных ногах, пошли исполнять приказ.
Роман впился глазами в ведьму. Когда языки пламени дошли до нее и ухватились за платье, она не стала ни кричать, ни извиваться. Просто прикрыла глаза. Позже, когда огонь уже начал проникать в ее тело, из-под ресниц скользнули и исчезли две слезинки, на след от которых тут же осела копоть. В костер кидали все - и коряги, и полена, и дымно чадившие охапки старых листьев и сена.
Он не мог долее смотреть на это и ушел. Проходя мимо жилища ведьмы к церкви, он увидел, как пара инквизиторов помладше закидывают и домик, и сад подожженными связками просмоленной соломы.
***
Закатное солнце коснулось краем горизонта, освещая уже горячими, ласковыми, золотистыми лучами землю. Роман поднимался по холму от деревни к месту казни, топча свежую траву.
Вверху только и было, что два пепелища. Над тем, что побольше, еще вился тонкий жидкий дымок. И домик, и сад - все сгорело дотла. Огонь едва не пошел пожирать все вокруг, и только влажная земля да малая травка удержали его там, где была раскидана просмоленная солома. Горка плохо прогоревших, потрескивающих поленьев, оставшихся от дома, еще тлела.
Роман остановился ниже, оставив между местом казни и собой несколько саженей. Тут не было дыма, но он знал, что зола еще теплится, хоть углей уже и не было видно.