Ведьма...умерла?
Ветерок пошевелил золу, поднял в небо серые частички и унес от холма в сторону реки.
Умерла.
Он должен был прочитать несколько молитв, чтобы очистить и упокоить душу усопшей, но не мог вспомнить ни слова, и в горле встал противный огромный комок. Он убил ее. Он позволил этому случится. Он не смог помочь ей...да и надо ли было ей помогать? Кажется, это ему нужна была помощь. С тех самых пор, как он родился, он был один. Самый младший и слабый из детей - потому его и продали миссионеру. Потом обман - миссионер, епископ, второй отец, только и делал, что наставлял его. Никто не объяснял ему, как дружить, как любить, как жить вне церковных обрядов, не объяснял, откуда берутся мысли и чувства. Божий промысел, Бог дал, бес смущает, испытание тебе послано - вот и все. Никто не говорил, что делать, если молитвы и посты не помогали. Точнее, никто не говорил об этом вслух. Никто не говорил, почему при храме всегда состоят бледные молчаливые женщины, справляющие быт священников, не монахини и не миряне. Никто не говорил, как плохо и как забыться. Просто приходила инквизиция, просто уходили в паломничество, и кто знает, что случалось по пути - немногие возвращались. Из церкви нельзя было уйти. Она держала до последнего вздоха.
Роман выронил книги и опустился на колени. Он уже здесь, времени не повернуть вспять, не воротить сделанного. Он поднял растрепанную библию и сжал ее в руке. “Ее библия,” - подумал он. - “Больше не моя”.
Ее руки касались этих страниц. Она создала ее, когда заново скрепляла оборванные клочки. Другая библия. Нечитаемая, но ее и не надо читать. То, чем она жила, не нужно записывать в книги. Это видно и так. Когда человек чинит то, что может убить его, лишь бы ближний его жил и был доволен - это...это и есть жертва.
Роман понял, что плачет. Как глупо, плакать над ведьмой. Наверно, ему стоило сжечь эту книгу в том же костре. Впрочем, он и сейчас не смог бы избавиться от нее. Эта книга несла теперь другую правду, которой он все еще пытался противиться, но которая захватывала все больше места в его сердце. “Не нужно богов и молитв, чтобы помогать людям, тебе на это руки даны да светлая голова на плечах”. Или еще, “Если нет в тебе желания и доброты, ни одна вера тут не поможет, ибо будет идти все из разума, а не сердца, и не будет человек искренен, не примирит душу с своими мыслями да на деле в трудное время и провалится”. Он - провалился. Он познал другой жизни и захотел туда, за стены храма, где можно кружиться в танце в праздник урожая, можно трудиться в меру, чувствуя силу в своем теле, а не просиживать дни за книгами да не простаивать в службах. Можно сдружиться с безбожником Хорём, не пытаясь наставить его на путь истинный, а просто выезжая с ним на ярмарку да работая вместе. Можно говорить о чем-то кроме быта и церковных вещей - о траве и о небе, о мирских деревенских новостях, о травах, что помогут при недуге, о легендах народов, что никогда не знали Бога… Можно чувствовать себя как дома, сидя в домике у ведьмы, и ощущение вины не отравит твоего уюта.
Он поднял голову, переведя взор на пепелище, и у него перехватило дыхание.
Ветер шевелил пепел, сдувая его в маленький вихрь. Все больше золы поднималось в воздух, вихрь плотнел и крутился все быстрее, стоя на том самом месте, где был столб с привязанной ведьмой.
Потом пепел, поднятый в воздух, начал обретать цвет. Зеленый, желтый, бледно-розовый… Все меньше частичек кружило вокруг, все больше оставалось на месте.
Ведьма открыла глаза. Ее тело поддерживал в воздухе ветерок, остатки пепла все еще витали вокруг, поблёскивая и медленно опускаясь обратно на пепелище.
Она шагнула и очутилась на земле. Наполовину скрывшееся солнце освещало ее, и казалось, будто это она сама светится.
Она ласково улыбнулась застывшему Роману и легкой походкой прошла мимо него. Обернувшись ей вслед, он увидел, как дом с садом бесшумно восстают, словно вырастая заново из земли, окутанные облаком беспорядочно кружащегося пепла.
***
Роман сидел на краю выступа паперти сбоку от церкви и смотрел на звезды, опираясь плечами о мажущуюся побелкой стену. Было уже за полночь, вокруг царила тишина, лишь в селе изредка поскрипывала дверь да тявкали собаки. Роман мерз и плотнее кутался в тулуп, но это не помогало.
Звезды тоже не помогали. Маленькие мерцающие точки, прежде манившие своим непостижимым светом, ничуть не утратили своей красоты; просто теперь он не чувствовал ее. В те несколько дней, прошедших с ее возрождения, он почти не ел и не спал, и, когда он запрокидывал голову, она кружилась, и его начинало тошнить. Тело, едва оправившееся после стычки с волками, быстро ослабело, и даже дров наколоть казалось ему непосильной работой.