Ведьма читала до самой обедни. Он не прерывал ее.
***
Так их встречи продолжались до самой осени, до того дня, когда последний колосок был убран с поля. Ведьма прочла всю библию, все евангелия, жития и молитвенники, что были у Романа. Она читала запоем, с головой погружаясь в любую книгу; мягкие интонации ее выразительного голоса менялись с каждым поворотом сюжета, с каждой строчкой молитвы, с каждым словом, несущим маломальский смысл. Роману, хоть он и не признавался себе в этом, доставляло невыразимое удовольствие слушать ее чтение, и все утро он сидел напротив, путешествуя вместе с ней по далеким странам, радуясь и переживая, страдая и получая удовольствие. Она даже выучила несколько особенно понравившихся ей молитв и гимнов. Правда, пела она их вовсе не так, как положено – ее молитвы и гимны превращались в плавные напевные или даже веселые песни. Роман и не предполагал, что молитва может звучать, как крестьянская песня. Голос ведьмы творил чудеса.
А вот священные книги ожидаемого чуда не сотворили. Единственное, что могло оторвать ведьму от чтения, были заглянувшие крестьяне, и тогда она без сожаления откладывала книгу и немедленно бросалась на помощь – готовила мази и настои, снимала боль, накладывая руки на беспокоящее место, бежала в село или даже отправлялась в соседнюю деревню, откуда за ней прибыли родственники или друзья больного. Все это вызывало невероятную досаду и даже растерянность. Книги не помогали, как и святая вода, которую он все время подливал ей, куда только мог. Неужели он не справится?
Тем временем приближался праздник урожая. Пожалуй, это был единственный праздник, не вытесненный церковью и оставшийся с языческих времен. Только если раньше крестьяне благодарили за урожай землю-мать и идолов, то теперь – Бога. Это было даже на руку церкви.
Впрочем, в этом селении Бога как-то обделяли благодарностью – в центре праздника всегда была ведьма, с приходом которой закончились неурожаи и бедствия, разорявшие деревню. В обычное время ее уважали и любили, но обходили стороной; на празднике же она была среди крестьян своей, и, хотя никто такого не говорил, в глубине души ее почитали чуть ли не богиней.
К празднику Роман готовился со всем старанием. Он украсил церковь колосками пшеницы и овса, заранее выпросил целую телегу свечей и благовоний, вымыл и вычистил иконы, вымел весь сор, прячущийся в углах, протер окна, и праздничным солнечным утром церковь была залита светлым сиянием. Благостная радость распирала Романа, когда он смотрел на этот свет, и он чувствовал себя почти как в раю. Одно лишь портило ему эту радость – то же самое радостное умиротворение испытывал он, находясь в доме ведьмы.
Но никто не пришел увидеть эту свежую утреннюю красоту. Ни одна крестьянка, даже самая верующая, не появилась на утренней службе. Роман пропел пару коротких молитв в пустоту, закрыв глаза, чтобы не видеть этого безобразия, а потом, мельком окинув взглядом зал и убедившись, что он пуст, спустился на пару ступенек со своего возвышения и сел на нижнюю, опустив голову. Впервые более чем за месяц, что он провел тут, зала пустовала во время службы.
- Не огорчайся, сын мой, - вдруг услышал он знакомый, но уже начавший забываться голос и тут же вскочил. Около входа стоял епископ – тот самый миссионер, второй его отец, ближайший его наставник и советник, оставшийся далеко на юге, когда Роман уехал сюда. Его белое одеяние сливалось со светом и стенами, поэтому Роман и не приметил его, когда читал молитву и оглядывал залу.
- Отец…
Епископ еще больше располнел за то время, что они не виделись. Видимо, давали о себе знать и богатое происхождение, и давняя болезнь.
- Я приехал проведать тебя и, кажется, совершенно правильно выбрал время, - сказал епископ, подходя к нему. – Не огорчайся и не обижайся на них. Они все лето вставали до зари, работали до заката и ложились спать в сумерках. Сегодня – первый день, когда они могут отдохнуть. К тому же хозяйкам нужно к обеду наготовить угощений столько, чтобы в каждом доме хватило на всю деревню. Пойми их и не огорчайся. Они заслужили хоть одно утро долгого сна.