Удивлённая Анюта присела за стол, пока ещё плохо воспринимая информацию. Мама опустилась на табурет напротив.
— Уже и отец, и его папа, и другие наши родные — все приходили к прадеду Николаю, но у них того, что для передачи нужно, нет. А у тебя вот… Оказалось — есть. Правду скажу, дочь. Не хотела бы я тебе такой судьбы. Но тут уж от нас ничего не зависит. Отец говорит, не сейчас бы — потом всё равно бы тебе пришлось к Николаю идти. На роду у вас так написано. Что однажды потянетесь друг к другу. Знали мы, что и трудно это происходит — передача-то. Вот я за тобой и прихожу ухаживать, чтоб уж совсем одну не оставлять.
— Мама, а Лёлька как там?
— С Лёлькой всё отлично, — оживилась мать. — Мы устроили её в детсад возле нашего дома. Ей там нравится. Спрашивает, конечно, как ты и почему не звонишь, но, пока у неё там новых знакомств много, не слишком сильно тревожится. И отец говорит — нельзя её пока к тебе. Ну, пока ты не освоишься. Ну, не станешь той, кем был прадед.
Анюта помотала головой, стараясь понять, мама ли это говорит.
— А когда?
— Что — когда?
— Когда я освоюсь?
— Ну-у… Этого никто не знает, Анюта. Сама должна узнать.
— Мам, а кто был на кладбище? Ну, тот старик? Ты ещё ругалась, что его не должно было быть, а он пришёл?
— Теперь можешь не думать о нём, — чуть не сквозь зубы процедила мать. — Уж теперь-то он до тебя не доберётся — спустя время-то! Точно сказать тебе не могу. Дед Николай всё на него плевался да поговаривал, что на своих похоронах видеть его не хочет. Да что с ним сделаешь! Ладно хоть — на поминки не заявился. Да и, после того как ты отлежала эти дни, он с тобой ничего сделать не сможет!
Они посидели ещё с полчаса, а потом мама заторопилась — за Лёлькой в детсад пора. Анюта проводила её до двери и, закрыв за нею, оглянулась. Из событий, происходивших в полусне или в тяжёлой дремоте, она помнила, что эта квартира теперь принадлежит ей… Вернулась на кухню и приготовила себе чай, насторожённо разглядывая кухонную мебель. Надо бы посмотреть, какая здесь посуда и что из продуктов прикупить. Кстати, о птичках. А деньги-то у неё есть? И будут ли? Или она, став этой самой, колдунья которая, сама теперь зарабатывать должна? А… как?
— И всё-таки эта квартира слишком шикарна для меня, — прошептала она, лишь бы услышать собственный голос, не привычная к одиночеству в громадных хоромах.
Три огромные комнаты старой планировки с поразительно высоким потолком. Лёльке здесь, наверное, понравится. Будет куда приглашать друзей и подружек. Анюта представила, как в той комнате, где она спала, видя странные сны, будет расстелен ковёр, а на нём дочка будет играть с ровесниками в куклы или в какие-то другие игры…
Заглянула в холодильник. Мама не поскупилась. Так. И что дальше?
— Я что… Должна стать колдуньей?
В воображении она тут же увидела себя сгорбленной старухой, которая ходит, ёжась, среди шарахающихся от неё людей. И вздрогнула, когда за спиной услышала странный звук. Словно кто-то хрипло и тихо мыкнул.
Обернувшись, замерла.
Кот прадеда сидел на пороге кухни и недовольно разглядывал её зелёными глазищами. Анюта торопливо повернулась к холодильнику.
— Ты, наверное, голоден? Есть хочешь?
Она налила коту сметаны в плоскую чашку, удобную для него, а рядом поставила тарелку с мелко порезанным мясом, ещё и извинившись:
— Прости, пожалуйста. Завтра принесу тебе кошачьего корма. А пока — вот…
Кот молча оглядел посуду, понюхал сметану и мясо, а потом подошёл к кухонному столу и по табурету прыгнул на него. Не успела Анюта рассердиться, как кот встал на задние лапы, а правой передней потянулся к висячему шкафу. После чего всё так же деловито спрыгнул на пол. Заинтригованная Анюта приблизилась к шкафу. «Прадед — колдун, может — и кот такой же?»
Если до сих пор она думала, за что ей такая роскошь, то следующие часы, а потом и дни убедили её, что она работает за эту квартиру так, как, наверное, работают только на каторге. Открыв дверцы висячего шкафа, Анюта увидела банки, склянки с сушёными травами, такие же травы горкой лежали вязаными пучками на второй полке.
Увиденное словно спустило что-то в ней. Или отперло.
Начался второй, двухнедельный этап обучения. На этот раз она всё видела и понимала. Но не могла остановиться. Будто действовала по пословице: глаза боятся — руки делают. Она перебрала вещи в этой квартире, выбрасывая старьё, одновременно отмывая все поверхности, которые только нашла. Иногда, приходя в себя, она угрюмо думала, что не просто отмывает и запоминает заново, где что лежит, а присваивает эту квартиру, чтобы в ней остался только один отпечаток — её собственный.