А пока я уплетал за обе щеки и глядя из окна вспоминал свои короткие и как мне казалось, давно забытые отрезки сельской жизни, в голове продолжала звучать мелодия и слова песни.
'На дальней станции сойду,
Запахнет медом,
Живой воды попью у журавля.
Тут все мое, и мы, и мы отсюда родом
И васильки, и я, и тополя.'
Тётушка сидела напротив, вздыхала почти в такт песни и при этом искренне улыбаясь, глядела на меня так, словно кормит не случайного попутчика, встреченного в вагоне электрички, а собственного нерадивого сына, который за долгие годы, первый раз по случаю заскочил её навестить.
И когда я окончательно расслабился, в тамбуре вагона появился чернявый иной, заставивший меня снова напрячься. Стоявший на страже теневик узрел как парень с папироской во рту, выскочил из перехода между вагонами и замер в тамбуре. Прикурив папиросу у курившего бородатого мужика, чернявый быстро обшарил взглядом вагон и обнаружив меня, сидящего к нему спиной, удовлетворённо затянулся и начал ловко выпускать дымные колечки.
Однако, оставаться там и следить дальше он почему-то не стал и уже через минуту вернулся в головной вагон. Это его новое появление меня напрягло, и тётушка это сразу заметила.
— Милок, а ты чего в лице поменялся, аль угощение тебе мое не по вкусу пришлось? — спросила она.
— Да нет тётенька все очень вкусно, прямо как будто я к своей родне в гости приехал — вполне честно ответил я и в доказательство своих слов, откусил от ломтя хлеба, закинул в рот пол яйца с парой кусочков сала, и закусив обмакнутыми в соль луковыми перьями, зашлифовал всё это парой глотков, сладкого до одури, парного молока.
— А как тебя милок звать? А то сидим беседуем, а имени твоего я так и не знаю — проговорила тётушка и снова улыбнулась.
— Генкой меня кличут — ответил я и кивнул, как бы ещё раз здороваясь.
— Значит Геннадием величают, ну прямо как моего покойного мужа. Ну а меня Авдотьей Никитишной кличут, но ты меня можешь по-простому тёткой Авдотьей называть — по-простому представилась спутница.
— Авдотья Никитична, вы же про те места куда мы путь держим всё знаете. Может расскажите мне что там да как? — попросил я, при этом продолжая с удовольствием жевать.
— Так почему не расскажу, конечно обо всём поведаю. Тем более, не только я там большую часть жизни прожила и каждый пень в тайге в лицо знаю, но и мои предки, почитай до четвёртого колена назад, там жили и поселились в Прыгательной деревне ещё при царях, в то время, когда на речке Золотянке, только-только золотой песочек начали артельщики намывать.
— Значит раньше там золото добывали? — вполне честно удивился я, так как ни Сева в прошлом, ни майор Нечаев, сославший меня сюда, ради расследования странных исчезновений людей, о золоте ничего не говорили.
— Да добывали золотишко, причём ещё до революции начали. Потом, уже после гражданской снова артели золотодобытчиков собрались, но что-то у них там не пошло. Последний раз попытались прииск открыть сразу после войны. В тайгу оборудование трофейное из Германии завезли, периметр зоны с вышками за два месяца плотники справили, бараки для немецких военнопленных построили, а уже те цельный обогатительный цех из кирпича соорудили, и работа закипела.
— Значит добывали золото промышленно?
— Ещё как добывали, почти девять лет золото бесперебойно мыли, с постоянным повышением плана и взятием новых соцобязательств. Всё вроде нормально было, немцы же они дисциплинированные, работали в две смены и даже неплохие деньги зарабатывали. Мой отец там учётчиком на выработке служить подрядился, а супруг Гена, на самосвале шоферил понемногу, но потом какая-то чертовщина началась и почти через десять лет после открытия, прииск срочно прикрыли.
— Авдотья Никитична, и почему же его прикрыли? Что, золотишко кончилось? — спросил я, заинтересовавшись теми фактами, о которых мне Сева почему-то про свою малую родину не рассказывал.
— Да нет, золотишко шло государству стабильно. Норму прииск и обогатительный цех всегда делал. Конечно на речке Золотянке все самородки ещё при царях вымыли, но вот старое русло каменной реки, что дальше в тайге когда-то в стародавние времена протекала, можно было копать да разрывать в глубину ещё долго. Отец пока жив был, говорил, что там ещё лет двадцать можно богатую золотом руду добывать. К тому же старые, уже промытые отвалы, ещё царские и послереволюционные, в обогатительный цех свозить можно было и снова оттудова золото добывать.
— И почему же тогда власти закрыли прииск?
— Да я же говорю чертовщина всякая началась. Люди начали пропадать, а потом авария там большая произошла. Много пленных немцев погибло. Охрана и работяги из местных без вести пропали. Тогда и отец мой бесследно загинул, причем загинул с такими концами, что нам почитай нечего хоронить было. Пришлось в гроб его одежду, да мешочек с золой вложить. А потом людям объявили что выработки оскудели и добывать золотишко больше не рен…те…та…бе…но — тётушка сжевала последнее слово и едва им не поперхнувшись, в сердцах сплюнула.
— Нерентабельно — догадался я.
— Вот, вот, всё правильно, как ты и сказал. Это самое слово. Так что оставшихся живыми немецких пленных оттуда быстро вывезли в теплушках, а прииск и обогатительный цех закрыли. И только через три года оттуда часть оборудования вывезли и наконец убрали охрану, зачем-то охранявшую все это время, пустую зону, старые, взорванные шахты и прииск.
Буквально почувствовав, что она что-то недоговаривает я поставил на газетку пустой стакан и заглянул тётушке в глаза.
— Авдотья Никитична, а может расскажете, что там за авария такая случилась? — приглушив голос, спросил я и наклонился вперёд.
Среагировав на вопрос, тётушка для вида тяжко повздыхала и наконец решившись, наклонилась ко мне и быстро заговорила, причем едва не перейдя на таинственный шёпот.
— Даже не знаю Гена что тебе и рассказать. Видишь ли, дела старые, давно забытые, но только скажу тебе милок так, там если ни черти, то что-то ещё хуже, может даже демоны адские, из шахт повылезли — сделав заявление, Авдотья Никитична несколько раз быстро перекрестилась и постучала по лавке. — Конечно я сама там в тот момент не была, но мой супруг покойничек, прямо перед смертью мне кое-что поведал. Я уж все те страсти что он тогда рассказывал и не упомню, но точно помню, что он, прямо перед тем как оттуда на самосвале в ужасе сбежать, сам видел страхолюдин всяких, которые из старой шахты вылезали и людей голыми руками на куски рвали. А ещё он говорил, что эти демоны или черти, даже пробитые насквозь пулями продолжали бегать и кусаться. А ещё он мне коготь неведомого зверя показывал, который он в тех местах, лет через десять во время охоты, на пепелище одного из бараков нашёл.
— А может на пленных не демон а медведь какой бешенный напал? А потом во время паники пожар начался? — спросил я скорее для проформы.
— Оно Гена может конечно и медведь или даже несколько, да вот только то что на прииске и в зоне случилось, даже через годы, просто так для наших мест не прошло. Люди то там и после этого продолжили пропадать. От этого то народ и начал постепенно разъезжаться. Колхоз с каждым годом хиреет. И даже в новый лесхоз, который лет пятнадцать назад, в тех местах появился, местные работать почти не идут и тамошнему начальству приходится для вырубки, бригады шабашников нанимать на сезон.
— Так вот значится из-за чего по-настоящему Тринадцатый километр в Четырнадцатый переименовали — догадался я и тётушка утвердительно кивнула.
— Уже при Хрущёве и поселок переименовали с Приискового в Знамя Октября, по имени нашего колхоза.
— Даже вот как, значит местные власти решили даже память о прииске со всех карт убрать — констатировал я, почуяв что в этом деле точно без потустороннего вторжения не обошлось